Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф
Шрифт:
– Буду жить?
– Ты продержишься!..
– И ты тоже, да?
– Конечно!
– Мы вместе…
– Всегда…
– Мы продержимся?
– Конечно! Мы продержимся вместе…
– Вместе…Кажется, мы повторяемся…
– Кажется, да…
– Как два дурочка…
– Мы – дурачки?
– Кажется, чуть-чуть… – Лиана покачала головой. У неё снова начинался жар. Мне очень хотелось их послушать…Пойти с тобой, чтобы послушать…
Потом наступило время дождей, и он всё чаще говорил, что ей надо продержаться ещё.
– Конечно! – теперь Лиана отвечала глазами.
– Мы
– Всегда! – отвечали немые губы.
Знаменитый оркестр Спивакова вернулся в Беер-Шеву летом, но Лиана умерла ещё зимой. В ту ночь за окном метались молнии, и серебряные блики скользили по больничным стенам, потолку и телу покойной…
Отойдя от билетной кассы, он подумал: «И всё-таки мы послушаем их вместе…»
Один из двух билетов он протянул высокому седому контролёру, а другой, аккуратно сложенный, опустил во внутренний карман пиджака.
Во время концерта он держал руку на спинке рядом пустующего кресла и шептал: «Лиана, мы здесь…»
Оркестр играл Сарасате.
«Ну, вот, и ты здесь…Мы вместе…»
После концерта, он попросил у недоумённого водителя автобуса два проездных билета, и тогда сидевшая рядом полная дама коротко бросила: «Я видела всё: там, в зале, возле вас пустовало кресло…Я видела…Вы приобрели билет на пустое кресло, в то время, как многие желающие попасть на концерт осталось стоять перед закрывшейся кассой…Вам, видимо, доставляют удовольствие такого рода забавы…Вы – садист!.. Вы – чудовище!»
Назавтра, придя на кладбище к Лиане, он раскрыл свою старую походную сумку, достал из неё пластмассовое ведёрко и, наполнив его водой, принялся обмывать коричневой тряпкой надгробную плиту. «Я здесь, я здесь, – шептал он, – ты, конечно, знаешь, что я здесь…» Потом, когда надгробная плита подсохла, он вынул из пиджака сложенный накануне вечером билет, медленно расправил его на ладони и опустил на чёрный мрамор.
День был жаркий.
Вдруг, словно о чём-то вспомнив, он снова наклонился к надгробной плите и накрыл билет двумя небольшими, но вполне надёжными камешками.
«Я здесь», – шептал он.
На обратном пути, перед самым выходом из кладбищенских ворот, он увидел молодую женщину, которая, сидя на складном стульчике, вязала из очень толстых оранжевых ниток детскую шапочку.
Небо было совершенно чистое.
В Кфар-Даром он вернулся поздно вечером и, стоя возле окна, вдруг поразился неожиданной близости неба и звёзд, а потом он подумал, что у него и у неба появилась общая, им одним ведомая тайна…
Внезапно небо сбросило с себя одну за другой три звезды, которые, падая и печально поглядывая на землю, разом рассыпались и не стали. И тогда перед глазами -
Качнулись белые контуры больничной палаты.Палату разрезали белые молнии.Молнии ударялись в белое тело.Тело укуталось в белую музыку.Музыка вдруг стихла. —
Полковник встряхнул головой, подумал: «Зачем небо сбросило с себя звёзды? Разве их место не на небе?»…
Зимой Лиана просила: «Ты не должен
…По ночам мир стал казаться пустым и не нужным, и досаждали неотступные вопросы:
«Почему бывает хорошо?..»
«Почему бывает плохо?..»
«Почему тогда?..»
«Почему сейчас?..»
«Грешны мы, – думал полковник, – потому и наказаны. Все – грешны…Все – наказаны…» И вспоминалась где-то прочитанная строка: «Мы всю жизнь гниём. В могиле лишь догниваем…»
…Полковник принялся ходить по комнате, твёрдо решив, что спать не ляжет, ибо от одной лишь мысли, что к нему может вновь вернуться вчерашний сон, его охватил мерзкий, неуправляемый ужас. Изо всех сил полковник пытался отделаться от притаившегося в памяти ночного видения, в котором синий, несуразно большой и непонятный призрак, бесшумно опустившись на край кровати, требовал, чтобы он, полковник, немедленно покинул дом; сам же призрак, не дожидаясь ответа, бросился к окну, просочился сквозь стекло наружу и обернулся большой синей луной.
Ощутив стекающие вдоль позвоночника холодные струйки пота, полковник старался собраться с мыслями и не думать о странном призраке из ночного сна, но за окном мешали несмолкающие крики чем-то встревоженных птиц…
«Надо сомкнуть веки… Лишь только сомкнуть…»
…После войны Судного дня Арик сказал:
– Амир, перед Газой живую стену выстроить НАДО…
– Поселения?
– Да, форпост…
– Если надо…
– НАДО ОЧЕНЬ…
Призыв генерала явился для полковника откровением, но позже, вдумавшись в суть сказанных Ариком слов, он вдруг ощутил себя человеком иным, неожиданно обновлённым. Что же до того, чтобы и далее служить Ариэлю Шарону, то это стало для него смыслом, означающим ещё и то, что отныне и он, и все те, кто пойдёт за ним в пески Негева, станут единой семьёй мирных воинов…
…«НАДО… – разве на протяжении всей истории человечества не это слово подталкивало людей к свершениям? Жить НАДО и умирать НАДО, и путаться, и выпутываться, и возвращаться, и идти дальше, и вновь возвращаться… И мало ли чего ещё?..» – полковник посмотрел на окно и содрогнулся, вдруг представив себе, как утром туловища огромных армейских бульдозеров, которые, покачивая тяжёлыми железными бёдрами, торопливо, с безумным скрежетом, сомнут ворота Кфар-Даром, а потом, проникнув во внутрь поселения толстыми бездушными щупальцами, вонзятся в податливые стены теплиц, коровника, домов…
Удушливый ком сдавил горло, во рту разлилась мерзкая горечь и внезапно закружилась комната.
«Утром всё кончится…»
«Утром кончится всё…»
Полковник заставил себя дышать глубоко, не торопясь.
«А может, не кончится, и всё Это просто бред и недоразумение?..» – вспомнилась знаменитая история с японским солдатом, который, спустя десятилетия после окончания Мировой войны, продолжал стоять на своём посту, охраняя на маленьком островке в Индийском океане огромный военный склад с продовольствием.