Цотнэ, или падение и возвышение грузин

Абашидзе Григол Григорьевич

— С Отиа?

— Да, с конюхом Отиа. — Вата понизил голос. — Вчера мой отец схватил его и бросил в темницу. Сегодня отец его допрашивает. Хочешь, зайдём и тайком поглядим на допрос?

Цотнэ, кивнув головой, согласился.

Вата повёл княжича в свой дом. Они спустились по лестнице в нижний этаж, а потом и в подвал. Тут было полутемно и прохладно. Пройдя небольшой коридор, мальчики очутились над круглым залом. В подземелье. Горели свечи, на скамье сидел мужчина с расстёгнутым воротом.

— Это мой отец, — шепнул Вата.

Цотнэ пригляделся. Лицо широкоплечего мужчины горело

от злобы, он взволнованно крутил усы. Глухим голосом он спросил у человека с засученными рукавами:

— Ну что, не признался?

— Отказывается, не признается.

— Всё применил?

— Всё. И руки крутил, и щипцами… Стоит на своём.

— Введите его!

Копейщики ввели несчастного и встали по сторонам.

— Лучше признайся. Даром мучаешь себя, да и у нас отнимаешь время. Мы и без тебя всё знаем. Но если ты сам скажешь, где припрятал наворованное, князь и его супруга смилостивятся и облегчат наказание.

— Я ничего не знаю.

— Ты же увёл Цабо из дворца?

— Я увёл.

— Обвенчались?

— Обвенчаться не успели.

— Врёшь!

— Не вру, господь тому порукой!

— Значит, Цабо не успела стать твоей женой? Домоправитель скрыл довольную улыбку и вновь жёстко обратился к заключённому:

— Скажешь ты или нет, куда вы дели золотой крест?!

— Ни я, ни Цабо того креста не брали, даже не видели. Не знаем, кто его украл.

— То, что крест взяла Цабо, доказано, — решительно отрезал домоправитель. — И то, что ты являешься соучастником, ясно…

— Мы не виновны, ни я, ни Цабо, — Отиа воздел руки к небу.

— Вот выколют тебе глаза, отрубят руки и ноги, тогда скажешь правду, только будет уж поздно, — погрозил кулаком домоправитель.

— И тогда скажу, что Цабо не виновна.

— Если не виновна, где же золотой крест?!

Цотнэ начал смутно о чём-то догадываться, и сердце у него похолодело.

— Не знаю… Ни я, ни Цабо к тому кресту не прикасались.

— На иконе поклянёшься?

— И на иконе поклянусь.

— Пытку калёным железом и кипятком вытерпишь?

— Вытерплю. Чем хотите пытайте.

— Калёного железа! — приказал домоправитель.

Слуга откуда-то бегом принёс орудие пытки. Он нёс в вытянутой руке железный прут, держа его за деревянную рукоятку. Конец прута был добела раскалён и слепил глаза.

Палач приблизил железо к Отиа. Тот раскрыл левую ладонь и протянул её к пруту. Зашипело и задымилось. Конюх вздрогнул и крепко обхватил пальцами уже лежавший на его ладони прут. Он весь напрягся от боли, глаза округлились, но из груди не вырвалось ни крика, ни стона.

— Куда ты дел золотой крест княжича? — услышал Цотнэ, уже как сквозь сон. Голова у него закружилась, в глазах потемнело, и он упал на каменный пол.

— Помогите! — закричал Вата и опустился на колени перед княжичем.

Домоправитель вскочил. Палач отпрянул от несчастного конюха. Забегали стражники, поднялся переполох, который очень скоро переметнулся и во дворец.

Оказывается, что Шергил и Натэла ничего не знали о том, что Цабо и конюх находятся под стражей и подвергаются пыткам.

— Как он посмел применять раскалённое железо! — кричал в ярости князь. — Разве не знает, что царицей Тамар

запрещены отсечение конечностей, калеченья и вообще всякие пытки?

— Как он посмел без моего ведома хватать и бросать в темницу мою служанку?! — негодовала и княгиня.

Тут же оказался и священник Ивлиан. Он первый разъяснил, как всё получилось на самом деле.

— Я сам, хотел прийти к вам и обо всём рассказать, но колебался, боялся нарушить тайну исповеди. Цабо и Отиа давно уже любят друг друга. Но девка — ваша служанка — приглянулась новому домоправителю. С первого дня он стал к ней приставать и последнее время не давал проходу. Я-то почти не бываю в покоях дворца и не знал бы ничего, но Цабо обо всём рассказывала мне на исповедях. Она говорила, что не хочет впутывать в это дело госпожу, и намеревалась даже покончить самоубийством. Потом они с конюхом решили бежать. Ночью явились ко мне и попросили их обвенчать. Я отказался. Без ведома господ в их собственной церкви! — «Рассветает, — сказал я им, — попросим разрешения, и я вас обвенчаю». Утром домоправитель, узнав, что у княжича пропали крест и цепочка, раздул дело, будто похищены драгоценности. Послал погоню. Беглецов схватили и заключили в темницу. Тогда он стал их пытать… Хоть бы княжич не видел этого. Мог ли невинный отрок, агнец, вынести зрелище пытки раскалённым железом!

Велико было возмущение князя и княгини. Они хотели тотчас покарать своевольца, но болезнь Цотнэ отвлекла их, и они отложили решение судьбы домоправителя.

Между тем Цотнэ пришёл в сознание и тут же впал в крепкий, тяжёлый сон. Во сне он учащённо дышал и обливался потом. Родителей объял страх. Они подумали, не вернулась ли в дом страшная болезнь, уже поразившая почти всю их семью, но врачи, осмотрев мальчика, как будто не нашли признаков именно той болезни.

Среди всего этого переполоха Вата проговорился кому-то, каким образом исчез крест у княжича. Слух дошёл до княгини, княгиня рассказала князю. Убедившись, что Цабо и Отиа ни в чём не виновны, их обвенчали, щедро одарили и разрешили уйти, куда они сами хотят.

Княжич болел ещё три дня, временами спал, временами впадал в беспамятство и бредил:

— Не жгите меня, я всё скажу! Не надо калёного железа… Я сам скажу… — кричал Цотнэ во сне. Он сбросил одеяло, махал руками и беспокойно метался.

— Цотнэ, сынок, проснись! — уговаривал его стоявший над ним Шергил.

Княжич открыл глаза и бессмысленно огляделся. Лоб его был в испарине. Грудь учащённо поднималась.

Увидев отца, Цотнэ смутился.

— Я не бредил во сне? — спросил он.

— Да, ты что-то говорил, наверное, под впечатлением пытки.

— Что будет с Отиа?

— Ничего с ним не будет. Я его освободил, они поженились с Цабо, мы дали им денег и отпустили.

— Это правда, папа?! Какой ты добрый и мама тоже… Но рука…

— Руке уже не поможешь. Заботой не обойду. Поселю его где-нибудь, устрою. Но жизнь однорукого человека… Пусть грех падёт на тех, кто его загубил.

От этих слов сердце Цотнэ замерло. Он закрыл глаза, обливаясь холодным потом.

— Отец, ты вытерпел бы испытание калёным железом? — немного погодя, робко спросил он.