Cова Минервы вылетает в сумерки. Избранные философские тексты ХХI века
Шрифт:
2. Творчество дьявола
По мере того как выясняется, что все дороги ведут в Рим – к творчеству, и оно провозглашается способом бытия человека в мире, возникает вопрос: может ли это бытие быть непротиворечивым? Очевидно, нет, но где анализ противоречий, плюсов и минусов творческой активности людей, данного типа развития вообще? Слабые сомнения, отдельные критические оценки феномена творчества тонут в потоке информации о новых бесчисленных проектах, изобретениях, операциях, новациях, внедрениях и т. д. Новое – значит обязательно полезное, хорошее, значит, его надо скорее воплощать в жизнь. Настроение похожее на то, которое еще недавно царило в отношении роли науки и техники в целом. Но если во втором случае произошло некоторое отрезвление, мы видим амбивалентность, пытаемся как-то в ней разобраться, толкуем о сциентизме и технократизме, то в отношении творчества эйфория продолжается. Ее пора развеять. Оно не должно быть вне критики, некой священной коровой. Потому что это единый процесс и последствия творческой деятельности могут быть столь же угрожающими,
Священная корова то и дело дает бешеное молоко. Чего только сейчас не придумывается, не творится? Очки по разрезанию торта с рисками для наведения ножа; тарелки с пружинами, чтобы при съедании супа они наклонялись; машинка для подсчета волос на голове с дисплеем; унитазы с дистанционным управлением и подсветкой при посадке; аппарат для надевания презерватива и т. д. Но это все мелкое творческое хулиганство. Другие, более опасные достижения связаны с вмешательством в глобальные ритмы природы и наследственность живого, манипуляциями с психикой, о размахе которых широкая публика не подозревает. Их творцы интуитивно чувствуют преступный характер своей деятельности и не хотят ее афишировать, хотя постепенно приучают к тому, что человек будет превзойден и останется на уровне мышления животного. А милитаристское творчество в различных креатологических центрах, сотрудники которых готовы пойти на что угодно, лишь бы была «хорошая физика»! Ради этого многие фанатики способны принести в жертву не только свои, но и чужие жизни. Программа войн в космосе в немалой мере стимулируется исследовательской страстью ученых. Часть специалистов согласна отказаться от нее, но при условии замены сходной по трудности и дороговизне, например, подготовкой полета на Марс. Или созданием щита от возможного падения на Землю какого-нибудь крупного небесного тела. Или от столкновения с кометой. Или вообще от следующего «Большого взрыва» Вселенной. Впрочем, что тут выбирать – не существенно. Главное – обеспечить продолжение работ в космосе. «Желание – отец мысли» и цель вслед за средствами всегда можно изобрести.
Удручаясь экологической трагедией человечества, ища выход из нее, усматривая ее причину в безудержной экспансии искусственного, не надо забывать, что в истоках трагедии лежит творчество. Дьявол тоже творит! За сциентизмом, технократизмом и трансгуманизмом стоит креативизм! Значит надо преодолевать вседозволенность творчества. Соотносить его с мерой человека, оценивать, квалифицировать, включать в систему нравственного регулирования. Если в начале человеческой истории социальные запреты в основном обуздывали чувственные страсти людей, беспорядочную похоть и зоологический индивидуализм, то теперь, когда возник техноэрос и у многих, особенно интеллектуалов, страсть к творчеству подавляет способность к любви и все другие жизненные проявления, перед обществом встает задача регулирования такого рода деятельности своих членов. От творчества надо уметь защищаться.
Трудно вообразить, какой крик обязан поднять по поводу этих предложений всякий уважающий себя интеллектуал. Ведь я посягаю на вторую «священную корову» эпохи Просвещения и либерализма: свободу мысли. Но как посягаю, насколько и посягаю ли вообще – здесь надо объясниться подробнее.
Положительное отношение к свободе человека продукт длительного исторического развития. Свободу чувствования, открытого проявления переживаний общество не признает до сих пор. Она имеет довольно низкую моральную ценность, не всегда одобряется и эстетически. К свободе же мысли отрицательное отношение сохраняет в основном церковь. Все великие религиозные конфессии – христианство, ислам, буддизм, наряду с требованием праведной жизни призывают своих членов к чистоте помыслов. Грех в душе человека, поэтому смирять и обуздывать следует, прежде всего намерения, мысли и воображение. Вера – антипод творчества, она ориентирует на традицию, а не новации, на послушание, а не свободу. Первый познавательно-творческий поступок Адама и Евы привел их к изгнанию из Рая. Творчество началось с греха, дьявол искусил человека творчеством и потому суть творчества – дьявольская. Творец токмо бог, а мы – твари. Занимающийся новациями неминуемо совершает мыслепрестуление, впадает в грех, ибо всякая свобода, всякая социально значимая самостоятельность есть нарушение какого-нибудь завета. В самом деле. Творческий человек редко является примером соблюдения христианских добродетелей. Гений вполне сочетается, если не со злодейством, то с грехом почти обязательно. В мыслях – совершенно обязательно. Об этом свидетельствует как опыт жизни, так и многочисленные признания великих творцов из Пантеона человечества. Импульс к творчеству идет от недовольства реальностью, от несмирения с ней, что никак нельзя считать свойством настоящего христианина. Или мусульманина. Импульс к творчеству идет от потребностей и привязанности к миру, что принципиально противоречит также и восточной религиозной традиции, особенно буддизму с его идеалом нирваны и «недеяния». Дух творчества и Дух религии – враги, хотя на практике это может сглаживаться неполнотой и непоследовательностью того и другого.
Примечательную попытку соединить творчество с религией предпринял Н. А. Бердяев. Он хотел спасти человека от порабощения научным Логосом или, как бы мы теперь сказали, от сциентизма. Он раньше многих увидел нарастающую рационализацию духа и через соединение с творческим началом Богочеловека хотел очеловечить, персонифицировать его, сделать Христологосом. Тогда человек превратится в сотворца бога. «Подлинное творчество есть теургия, богодейство, совместное
30
Бердяев Н. А. Смысл творчества. Опыт оправдания человека. М 1989. С. 437.
«Дьявольский компонент» творческого процесса не в том, что в нем создается новое, несуществующее – без этого не было бы развития, а в том, что это процесс самовыражения творца – игра. Игра не несет в себе каких-либо внешних запретов и не предполагает оценки действий играющих с позиции добра и зла. Она аморальна. В отличие от деятельности, она содержит смысл сама в себе. В последнее время творчество все чаще отождествляется с игрой. Хотя нельзя сказать, что игра стала парадигмой культуры, тенденция к «игротевизации», особенно с появлением компьютерных игр – нарастает. А для культуры постмодернистского типа это понятие ключевое. Как идеал, она привлекательнее «традиционного» творчества, вернее, ее можно считать творчеством в его абсолютно свободном, нестесненном выражении. Это апогей творчества. Подобная игротворческая активность возможна только в мире чистой мысли. Не случайно методологическое направление Г. П. Щедровицкого квалифицировало себя в качестве теории организационно-деятельностных игр (мыследеятельности). Если наука должна считаться со свойствами субстрата и объективными законами его развития, предполагая их отражение и познание, то творчество как игра – нет.
Отождествление творчества с игрой коррелирует с уже обозначившимися тенденциями новейшего этапа технологической революции, для которого будут типичны креативные технологии, построение ничего не описывающих, но возможных математик, физик, психологии, параллельных многообразных реальностей, отказ от геоцентризма разработка космических логик и стремление адаптировать человека к ним. Образуется некое креативное (креатронное) общество. Фактически это будет человеко-машинная, постчеловеческая, а может быть целиком робототехническая цивилизация. Живому биологическому человеку для достаточно длительного сосуществования и взаимодействия с миром техники исповедовать игровое отношение к реальности не годится. Наоборот, его надо преодолевать.
Difference between man and boy is the cost of their ioy – разница между мужчиной и мальчиком в цене игрушек, которыми они играют, говорят англичане. Современные игрушки обладают чудовищной преобразовательной силой, которая в руках современных взрослых мальчиков легко превращается в разрушительную. Такой игрушкой для них может стать, пожалуй, уже становится, вся окружающая действительность. Творя как играя, человечество вполне способно обыграть самое себя. Страсть к разрушению – творческая страсть, провозгласил когда-то М. Бакунин. Его лозунг может осуществиться с «другого конца», через деятельность тех, кто с анархизмом и нигилизмом субъективно не имеет ничего общего. Творчество как игровое самовыражение предполагает право на разрушение «по определению» – это, во-первых, а во-вторых, учитывая возникновение фантастически мощных средств действия, оно ведет к нему, даже если такого рода цель в игре не ставилась.
Каков же выход из противоречия: условием творчества, его продуктивности является свобода, а свобода становится все более дьявольской, провоцирующей положение, когда человеку ничего не понадобится, в том числе и свобода? Накинуть узду на мысль, остановить творческую активность? Это никогда не удавалось, вряд ли удастся и сейчас. Пусть творят, что хотят? Поворачивают вспять реки, сравнивают горы, выращивают генетических монстров, меняют пол и занимаются пси-хохирургией, внедряя в мозг чипы, продолжают вакханалию запусков ракет в космос, сопрождая ее лицемерными стенаниями опотеплении и истощении озонового слоя, размещают там глобальное оружие или освещают оттуда Арктику и т. д.? Пусть сотворчествуют с кем угодно?
Очевидно, что объективно, сознательно мы должны стремиться со-творчествовать с Богом или, говоря светским языком, с Благом (в идее бога важно теперь не всемогущество и всезнание, а именно благо). Перед человечеством стоит задача, не отказываясь от творчества, подчинить его ценностям гуманизма, являющимися, в сущности, специфически человеческой конкретизацией идея добра и блага. Но гуманизм перестает быть гуманизмом, если ограничивает свободу воли. Этим он отличается от более древних идеологий, в частности религиозной, и от идеологии тоталитарных режимов, стремящихся воспитывать своих членов до гробовой доски. В то же время он вполне совместим с регулированием социальных отношений, с ограничением поведенческой свободы людей. Он совместим с либерализмом и правовым обществом, принцип функционирования которого: каждый свободен в пределах права на такую же свободу другого.