Cова Минервы вылетает в сумерки. Избранные философские тексты ХХI века
Шрифт:
Хотелось бы верить, что этот перенесенный на проблему творчества дикий технократический беспредел, нечто случайное, выражение взглядов одинокого провинциального фанатика (творчества, как он считает, и антитворчества, как у него получается). Но это не так. К нему, как мы видели, вполне логично ведет теория организационно – деятельностных игр, к «деантропологизации творчества» открыто призывает немало других авторов. [34] Впрочем, немало из них, как мы видели, призывают к деантропологизации всего, что существует, в том числе самого человека. Прежде всего, через формализацию, математизацию, перевод на языки программирования. Ведутся работы по математическому моделированию души, есть и «модели Бога». Это идейные провозвестники новой компьютерной цивилизации, своего рода разведчики будущего, готовящие для него соответствующую почву. Навстречу им выдвигаются суперкомпьютеры пятого, шестого поколений, творческие возможности которых резко возрастают, так что они скоро «смогут даже лгать». [35] Сциентизм, технократизм, креативизм являются выражением реального процесса технизации
34
См., например, сборник: Формы представления знаний и творческое мышление. Новосибирск, 1989.
35
См.: Мичи Дж. Компьютер-творец. М., 1987.
Аналогичные явления происходят в области духа. Философствующие критики, эстетики, особенно в странах, дальше продвинувшихся по пути технизации жизни, спорят о феномене упразднения личности творца. О замене его некой творящей субстанцией, об обратимости означающего и означаемого. Не человек читает текст, а текст «читает» человека, не мы говорим на языке, а язык говорит нами. Все это вливается в мощный поток теоретического «снятия» человека. Пафос деантропологизации нарастает во всех формах жизни. Противонаправленные призывы к гуманизму, философская антропология и методы герменевтики оказывают определенное сопротивление, но оно несоизмеримо с влияние сциентистско-креативистских взглядов и настроений.
Хитрость дьявола не только в «творчестве зла», а и в том, что при всеобщем пиетете к творчеству, человеческая жизнь становится все менее творческой. Композитор был более творческой личностью, нежели «музыкальный программист», так же как художник в сравнении с компьютерным графиком. «Происходит пассивизация творчества, а в конечном счете и репродуктивной активности человека, – отмечают психологи. – Одним из самых коварных признаков этого… следует считать явление «утраты желания жить». Нам кажется, что именно феномен тотальной пассивизации человека может стать наиболее грозной опасностью нашего общества на пороге третьего тысячелетия». [36] В современных условиях за парадигмой творчества скрывается не богатство жизненных сил или божественное чувство высокого подъема, «оправдывающее человека», а растущее влияние техники. Еще недавно считалось, что горшок не может превзойти горшечника, и техника всегда будет управлять человеком. Думали, что машины делают лишь то, что им предназначено делать людьми. Теперь приходится признавать, что творение, отчуждаясь от своего создателя, способно существовать самостоятельно. Надо считаться с возможностью развития искусственной реальности без творческих импульсов со стороны человека. Это касается и собственно теоретической деятельности, где возник феномен самопорождения структур, саморазмножения знаний и информации.
36
Симкин Г. Н. Атомы поведения или этология культуры // «Человек». 1990. № 2. С. 26.
Как же ко всему этому относиться, особенно людям, сознание которых не успело подвергнуться техническому перерождению?
Проблема сохранения человеческого творчества встает в один ряд с задачами сохранения природы, человеческой чувственности и души. Нужна экология творчества как субъективного, спонтанного начала человека. Наше сознание не зеркальное отражение естественной «додеятельностной» реальности и не табло для выведения данных об искусственной, спроектированной. Оно играет в этом естественно-искусственном мире самостоятельную, незаменимую роль. Иначе получается, что все имеет значение, все аргумент и причина, даже мертвые камни и типографские знаки, а живое, динамичное, одаренное волей и мыслью тело, всегда только функция и следствие. Это невероятно и потому неверно. Наше сознание – двуликий Янус, способный как к воспроизведению существующего, так и созданию нового. Каждый человек несет данное противоречие и пока его выдерживает, он остается субъектом жизнедеятельности, существом познающим и творческим.
Онтологическая трактовка творчества как бытия в целом, маскирует становление техногенной цивилизации. Хотелось бы предложить отказаться от нее, ибо она лишает человека его последней сокровенной специфики. Хотелось бы напомнить об иных подходах к реальности опять в частности о М. Хайдеггере, о Восточной традиции, рассматривающей мир как вечно повторяющееся движение, или указать на другие, уже научные модели Вселенной, не считающие ее сотворенной или творящейся, предполагающие ее циклическую пульсацию. Однако, поскольку креативизм есть доведенный до логического конца эволюционизм и техницизм, господствующий в современном теоретическом сознании, то это, по-видимому, бесполезно. Предложения останутся невостребованными! Придется считаться с существованием взглядов, признающих все бытие творческим, а творчество бытийным. Придется, наряду с человеческим, признать также существование собственно машинного творчества и призывать к коэволюции друг с другом. Этот призыв более реалистичен и имеет объективные основания быть услышанным. Пусть компьютер пишет стихи – нам важны сочиненные поэтом, пусть производит музыку – нам важна исполняемая певцом или создаваемая композитором. Машины будут играть в шахматы, люди будут проводить свои состязания. «Один мир – два образа жизни» – таков, по-видимому,
4. О союзе философии с религией против свободы творчества
Все течет, все изменяется. Эти изменения могут превращать явления в свою противоположность, когда истинное становится ложным, полезное вредным и наоборот. Важно вовремя понять новую роль того или иного фактора. В противном случае, стремясь к добру, мы будем плодить и поощрять зло. Особенно в фундаментальных вопросах человеческого бытия.
Разрастание искусственной реальности, поставившей перед человечеством проблему выживания, требует по-новому взглянуть на задачи и предмет философии. Заключенный в век Просвещения ее брак с наукой должен, по-видимому, быть расторгнут. Обстоятельства склоняют к взаимодействию с религией, которая тоже нуждается в пересмотре многих своих традиционных функций. И философии, и религии – обеим надо найти новое место в техногенном мире, не пародируя науко-технику и не приспосабливаясь к ней любой ценой, а беря на себя заботу по защите ценностей гуманизма, человекоподобного бога и богоподобного человека. Это почва, на которой, возможен их новый исторический союз.
Для того, чтобы он состоялся и имел смысл, важно учесть, по крайней мере 3 условия: 1) философия должна отказаться от претензии стать научной (философия как наука – это методология); 2) религия не нуждается в доказательстве бытия бога (это тоже превращает ее в нечто самоотрицательное – «научную веру»); 3) союзники не должны пытаться поглотить друг друга, заменить религиозную веру в живого бога какой-либо безличной космической утопией или вытеснить философию богословием. Несоблюдение данных требований во всех случаях означает фактическое прекращение существования философии, религии и науки как самостоятельных форм духовности. В техническую эру вообще неверно и опасно руководствоваться чисто научным мировоззрением. Взгляд на реальность должен опираться на полноту телесно-духовных сил человека и исходить из его меры как микрокосма Вселенной. Мировоззрение людей должно быть прежде всего человеческим, синтезирующим в себе все частичные формы их внешней, «до» «пост» человеческой активности.
Не углубляясь в прежние отношения между философией и религией, стоит отметить, что в контексте их нового исторического союза наиболее трудная роль у философии. Отказываясь быть «философией только разума» и стремясь стать «философией духа», быть рефлексией над всей культурой, она сталкивается с претензией религии на монополию в выражении духовности. Эта претензия проявляется как в повседневной жизненной практике, в пропаганде в средствах массовой информации, когда возрождение духовности сводится к возрождению религии, так и в теоретической литературе. Появляются мнения о ненужности философии и целесообразности ее замены богословием. Подобные идеи высказываются и богословами (например, А. Кураев) и, как ни странно, светскими авторами, самими философами. Со ссылкой на исторические авторитеты, от Иоанна Златоуста до А. Шопенгауэра, утверждается что никакой, ни религиозной, ни просто философии быть не должно. «Философия – это эрзац богословия, нужный лишь тем, кому по их безбожию недоступно неподдельно учение об Истине (Христос есть путь, и истина, и жизнь). Ибо не мир вмещает в себя Бога, но Бог вмещает в себя мир». [37]
37
Антонов М. Философия краха или крах философии // Эпоха. Философский вестник. 1991. № 0. С. 26.
Если в общественном мнении возобладают такие установки, то конечно, никакого сотрудничества между философией и религией не получится. В свете этих опасений мы хотим подчеркнуть право на существование философии и не научной, и не религиозной, иными словами, право и возможность быть философией духа, понимая последний как возникший на Земле естественным путем. Мы вполне можем позволить себе трактовать Дух в качестве продукта эволюции живого телесно-социального существа, каким является человек. Если не терять трезвого взгляда на вещи (трезвый – не обязательно узко научный, математизируемый), то можно конкретно-исторически проследить, как формировалась духовность человека вместе с культурой. Если же считать духовность сверхъестественной, то сверхъестественна и вся культура. Развитие человеческого духа – это развитие взаимодействия природы и культуры, генно – культурная эволюция, этно- и антропогенез, о чем свидетельствуют многочисленные археологические данные и на чем стоят все наши базисные представления о человеческой истории. Следствием этого развития является как вера, ее типы, формы, так и способности к познанию, его уровни и методы, вплоть до искусственного интеллекта.
Философия духа особенно уязвима перед фактом существования теософии, а еще более антропософии. Когда философы, модничая, вслед за новой идеологической толпой, объявляют себя верующими, они подрывают право на свое профессиональное существование. Философия разума оказывается излишней, потому что есть наука и методология, а философия духа – потому что есть религия, теософия и антропософия. Но мы уже говорили, и жизнь подтверждает постоянно, что духовность не тождественна религиозности и эзотеризму. Многие миллионы неверующих не менее духовны и нравственны, альтруистичны, эмоциональны, других миллионов верующих. Чтобы внести вклад в выживание человечества, философия не должна подпадать под иго не только чистого разума, но и чистого, оторванного от природы духа. Философия не тождественна науке, но она вполне может быть естественной. Философия не тождественна религии, но она вполне может быть духовной. В отличие от строгой науки, которая «не мыслит», а вычисляет, философская рациональность выражается в обычном языке, предполагающем, наряду с логикой, образное, метафорическое постижение реальности.