Critical Strike
Шрифт:
– Степа, ты меня достал.
Он чуть шевельнул ногой, ударил в свой черный бубен, и я лег на землю окончательно. В груди что-то лопнуло, разорвалось, растрескалось, разошлось по швам и развалилось. Боли не было, но было понимание того, что это конец, то ли мне конец, то ли стране, но в любом случае конец.
Критический удар.
– Степка! – отчаянный крик Марго. – Я люблю, люблю тебя!
Туман перед глазами: очки остались в снегу. Красное пятно Марго летит ко мне; еще один такой же удар в бубен – и черная тень Джимми закрывает ее от меня. Марго падает на землю, соскальзывает по льду
– Жалко, что так кончилось, – говорит Джимми. – Ты мне очень помог. Слабый, жалкий, бесхарактерный. Прямо как пластилин. Я вылепил именно то, что мне надо было. Всю осень за тобой следовал, всю осень… Александр, я поеду на море. Поеду, помучаю Степашку… И собрал же ведь ты как-то жезл, за что тебе большое, конечно, спасибо.
– Сс… сука, – еле выговорил я.
– Слабак, – презрительно хмыкнул Джимми и плюнул на меня. Темное пятно двинулось к белой пульсирующей полосе молнии, и я закрыл глаза.
– Я сс-самый сильный шаман во… во всем мире, – пробормотал я из последних сил.
Теплая когтистая лапка Серафима вдавливается в мой пупок.
Инициация
Пульсация в животе. Теплое что-то, родное, близкое, мягкое в районе моего пупка. Я моргаю глазами, почти ничего не вижу. Только цветные пятна, свет, и тень, и звуки, запахи, и голова болит. Потираю затылок: шишка.
– Я ничего не вижу…
– Сейчас пройдет. Скоро пройдет, Степ. Голова на месте?
– На месте… Только зачем ты бил так сильно?
– А как же еще! Инициация – это всегда испытание. В древней Руси вон страшнее было: юношей опаивали ядом, заводили в избушку специальную для посвящений, там завязывали глаза и выбивали зубы. Кому как повезет, некоторые почти беззубыми оставались. А ты просто водки заговоренной выпил и доской по затылку получил один раз.
– Уууй! Ну и зачем так делать-то?
– А то как же, Степа! Сам сообрази: вот парень молодой, никто его всерьез не воспринимает. Пошел он в лес и убил здоровенного тигра, принес в племя. И все поверили: мужик! Мужчина! Сильный! Справился. Или так еще: взял да и ребенка из воды вытащил. Или вождя вражеского племени убил. Испытание прошел. Но тут ведь как: на всех тигров-людоедов, тонущих детей и вражеских вождей не напасешься, а мужиком каждый быть хочет. Вот и придумали посвящение, инициацию. Искусственное такое испытание. Понимаешь?
– И все равно больно…
Отец провел пальцами по затылку, пощупал.
– Ничего, заживет. Зато ты теперь настоящий шаман. Самый что ни на есть!
Я могу рассмотреть отца уже более отчетливо: вот лицо, вот куртка, вот в руке доска деревянная. Я щупаю живот; там копошится что-то мокрое и теплое, какой-то маленький скользкий комочек.
– Пап, чего это?
– Это тебе дано при инициации было.
– Что именно?
Отец поднялся, встал передо мной, и луч света, падавший из окна, высветил его почти полностью. Он развел руки и торжественно произнес:
– Степка, сынок! Ты будешь самый сильный в мире шаман!
– Вот это да! Серьезно?!
– Тут есть одно
– Что?!
– Тебя расщепило надвое при инициации. Боюсь, что ты сможешь действовать только вполсилы. У тебя аура как бы двойная теперь… Ты только не расстраивайся, все не так уж плохо. Просто надо будет беречь свой второй кусок.
– Что?! Какой еще второй кусок?!
Отец подошел, наклонился и взял маленький теплый комочек с моего живота. Потянул на себя, и я вдруг почувствовал: эта штука связана со мной пуповиной, она присоединена к моему пупку. Попробовал рассмотреть ее, но не вышло, что-то страшное произошло с моим зрением.
– Я могу ошибаться, но, кажется, это хорек, – сказал отец и полоснул ножом по пуповине.
Я заорал от сильнейшей, непереносимой боли.
Мне было шестнадцать, когда я прошёл инициацию.
Зрение так и не вернулось до конца, пришлось покупать очки. Хорька я назвал Серафимом, и он стал мне родным братом почти сразу. Пил молоко только из моих рук, слизывал с ладони, с пальца слизывал. Маленький и хилый, он быстро прибавлял в весе и вскоре окреп, начал ползать, потом ходить, потом бегать. Всюду, куда бы я ни шел, он сопровождал меня, и если я надолго расставался с ним, то чувствовал себя как-то неправильно, будто не в своей тарелке.
У меня перестали получаться ритуалы, даже самые простые. Пришлось всему учиться с нуля, и это было жутко трудно.
– Так надо, это баланс, – объяснял отец. – Это чтобы уравновесить твою большую силу.
– И так что, всегда будет? Я самый сильный шаман из когда-либо живших, но навсегда – только вполовину от полной силы?
– Не совсем. Я думаю, ты можешь с ним как-то воссоединиться. Хорьки живут пять-семь лет, а ты-то гораздо больше жить будешь. Ему надо вырасти, и тогда уже попробуем сообразить вместе.
– И что потом?
– Не знаю. Такого, как у тебя, при инициации еще никому не давалось.
Отцу-то хорошо, дар простой и полезный: не стареть и не болеть. А у меня – хорек и слепота какая-то…
– Самый сильный в мире, – говорил я Серафиму, подняв его перед собой на руках. – Самый сильный в мире! Самый-самый сильный!
Немного успокаивало.
– Инициация? – переспросила Нина. – Да ты просто зрительный центр какой-то в мозгах отбил, не смеши меня. Человек – это машина, робот, запрограммированный на сохранение и продолжение жизни ДНК. Родиться, вырасти, дать потомство – вот и вся наша функция. Какая тут инициация, Степа… Это у отца магическое мышление, но хоть ты не начинай мистифицировать. Почем хорька купил?
– Я не покупал, говорю тебе…
Нина смеялась, отмахивалась от меня с какой-то грустной улыбкой.
– А изменить это как-то можно? – спросил я у отца после очередного проваленного ритуала вызова духов.
– Ты работай над собой, Степа. Тебе теперь все будет гораздо труднее даваться, чем остальным, но ты не сдавайся, вон, видишь, Серафимка-то веселый, тебе радуется, любит тебя.
– А все-таки? – тихо спросил я.
– Ты в любой момент можешь отказаться от инициации, конечно. Можешь перестать быть шаманом. Но только сначала хорошо все обдумай.