Цугцванг
Шрифт:
Максимилиан Петрович ?
Я про свое имя, милая ?
Краснею, как дура, прикусываю губу, но быстро беру себя в руки и с видом совершенной невозмутимости отвечаю.
Вы:
Потому что он означает, что проезд запрещен. Под кирпич ехать нельзя!
«И почему я сама слышу намек в последней части своего сообщения?!
Максимилиан Петрович ?
Под кирпич можно ехать, если кирпич совсем не против ?
«Боже…что это происходит?!» — от наглости и негодования пылаю, рот открыт, и я хлопаю глазами от такой наглости и…своей дурости.
«Ты же сама его провоцировала. Сама начала!» — «Что я начала?! Я просто сказала, что означает знак!» — «Ага, но КАК ты это сказала! Будешь отрицать, что первая начала флиртовать?!»
Стукаюсь головой о стол, потому что нет. Не буду. Глупо это, так же и есть…
«Я себя вообще не контролирую, твою мать…меня как будто меняют на какую-то портовую шлюху каждый раз, когда он оказывается рядом!» — «А ОН ТОЖЕ ХОРОШ! Вы посмотрите только! Кирпич не против! А меня кто-то спросил?!»
Злостно хватаю телефон и бескомпромиссно печатаю, пропуская нужные кнопки, и благо Т9 спасает, иначе получилась бы полная хрень, которая выдала бы все мои эмоции с потрохами.
Вы:
Кирпич никто не спрашивает! Точка! И хватит мне писать «не по делу»! С твоей сестрой я разберусь сама, я ее не боюсь!
Максимилиан Петрович ?
Я по тебе скучаю
«Твою мать…» — проносится в голове, и злость становится только сильнее, поэтому дальше я пишу еще яростней.
Вы:
Лилиане это говори, козел. Мне неинтересно
Максимилиан Петрович ?
Это ревность?)
«МУДАК!!!..»
Вы:
??
От дальнейшего падения, меня спасает звук открывающегося замка, и я отшвыриваю телефон подальше, выхожу в коридор, но…тут же замираю. Все ведь странно. Дверь открывается, сразу закрывается, потом снова открывается. Я вижу часть черной сумки с золотой буквой V, кусок длинных, черных волос, и логично, что это Марина, но самой принцессы так и не предстает, вместо того с лестничной клетки доноситься
«Картина маслом…» — Марина сидит сидит на заднице, вся развалилась, ноги в разные стороны. Она в луже красного, но я сразу по запаху определяю, что это вино, осколки бутылки которого теперь собирает самая богатая наследница Москвы и грязно матерится, как портовый рабочий.
— Подруга… — протягиваю со смешком, — Да ты в говно?
Она поднимает на меня совершенно расфокусированный взгляд, улыбается пьяной, дурной улыбкой, а через миг…начинает плакать. К моменту, когда мне таки удается протиснуться в проход, это уже не просто слезы, а прямо таки пьяная истерика. Бурная такая. Самая настоящая. С соплями, громкими всхлипами и бульканьем.
— Эй! — встряхиваю ее, — Марина! Что случилось?!
— Он…я…как…
Это все, что мне удается разобрать, что по факту является огромным «ничто». Истерика становится сильнее, и я принимаю самое разумное решение: ее надо затащить в квартиру.
«Твою мать!!!» — она худая, но гораздо больше меня, черт бы ее побрал! — «Это будет совсем непросто…»
Спойлер: да, это было непросто и мягко сказано. Только через двадцать минут мне удается довести ее до дивана, а когда я разгибаюсь, ощущение такое, будто фуры разгружала. Единственный плюс — она почти перестала рыдать. Я смотрю на нее сверху вниз, и теперь не вижу надменности, гордости, только бесконечную боль, и мне так ее жаль…Не в плохом смысле, а по-человечески. Присаживаюсь на корточки, положа руки на колени, слегка сжимаю их и тихо спрашиваю.
— Марина, что случилось?
Снова всхлипывает, не смотрит на меня, а только куда-то в пол, молчит. Она такая пьяная, что вряд ли понимает, кто перед ней сидит, да и может вообще не помнит, что заставило ее так сильно расстроится, так что глупо это спрашивать. Я понимаю, поэтому хочу встать на ноги, чтобы пойти и убрать лестничную клетку, но стоит мне пошатнуться, чтобы воплотить свой план в жизнь, Марина шепчет.
— Я была у Матвея…
Ее голос пьяный до сих пор, тихий, до ужаса надломленный, и мне вдруг становится страшно, что что-то случилось…
— Что-то случилось?
— А разве нет? — усмехается, поднимает взгляд на меня, а по ее щеке стекает крупная слеза, — Наш отец — ублюдок. Как он мог так поступить?
— Я не знаю…
— Так разве поступают родители?! Нет! А он…Матвей такой хороший, такой чистый и добрый…знаю, что ты думаешь обо всех нас, но Матвей…он…он не похож на нас. Он правда хороший…
— Я это знаю, Марина, и о вас не думаю ничего плохого. Я вас понимаю.
— Спасибо… — кивает, облизывая губы, снова всхлипывает и сжимает руки, — А я не понимаю…как отец мог…Он…Он этого не заслуживает…Он…он должен…
Град слез снова катиться по щекам, воруя способность говорить, но мне и не надо. Я знаю, что она хочет сказать: он должен жить, а вынужден существовать. Давлю слезы, которые и у самой начинают стучаться, потом встаю и аккуратно беру ее за пальто.
— Марина, давай ты это снимешь, хорошо? Ты вся в вине. Я принесу тебе одежду, потом положу тебя поспать.
— С чего ты так добра ко мне? — яд пробивается даже сквозь тонну выпитого вина, но скорее такой, поверхностный, от которого не больно, а скорее смешно.