Цугцванг
Шрифт:
— Спасибо за совет, я разберусь сам…
— Тебе пора, — перебиваю, делая еще один шаг назад, — Я устала и хочу лечь спать.
— Это приглашение?
«Чего?!» — я аж опешила, подняв брови, — «Он это серьезно?! С утра ненавидел, теперь ждет какого-то приглашения?! Ага, разбежался! Интересно, у мужиков бывает ПМС, потому что если да, кое-кому нужно попить таблеточки…»
— Выход найдешь сам, — наконец отвечаю, гордо расправив плечи, — Удачной дороги.
Глава 18.
18; Декабрь
Грань I. Михаил
— …Когда мы были в доме, приезжал ваш отец.
Выпаливаю это так неожиданно, что заставляю старшего отпрыска королевского семейства подавиться, и неловко отгибаю уголки губ, прошептав.
— Прости…
— Ничего страшного, — усмехается, потом проглатывает здоровенный кусок оладушка и кивает, — Знаю.
— Он рассказал?
— Он никогда бы этого не сделал, но по его лицу я все понял.
— Так происходит…
— Всегда, — перебивает, сурово смотря мне в глаза, — Так происходит каждый раз, когда мы делаем что-то не так, как он хочет. С самого детства…
— Нельзя спрашивать, да? Я лезу не в свое дело?
— Лезешь, но ты уже вовлечена, и меньшее, что ты можешь — это узнать правду. Может быть тогда тебе будет понятнее почему все происходит так, как происходит.
— Думаешь, что я вас осуждаю?
— Думаю, что ты осуждаешь Макса. Я этого не хочу.
— Поэтому повез меня к Матвею? Чтобы обелить его образ в моих глазах? — Михаил слегка улыбается и кивает, — Зачем? Какая разница, что я думаю?
— Ты еще молода…
— Ой, только не надо мне это говорить! — устало цыкаю и откидываюсь на спинку стула, закатив глаза, — Я всю жизнь слушаю: «ти есчо сьлищкьом молодья, сьтьоби поньать…»
Мои театральные, фигурные передразнивания заставляют Михаила громко рассмеяться, и так это заразительно у него получается, что я невольно поддерживаю. Не могу сдержаться, хотя и пытаюсь стать Снежной королевой — не-а, мимо. Михаил перестает даже раньше меня, а когда я это замечаю, вытягиваюсь по струнке, потому что взгляд у него какой-то слишком уж странный…
— Чего так пялишься?
— Ты очень милая.
Краснею, как по щелчку пальцев, а потом резко прижимаю ладони к щекам, состроив бровки домиком, и выпаливаю первое, что приходит в голову. Конечно же, очередную глупость, не иначе как…
— Я с женатыми мужиками не мучу. Имей ввиду!
Михаил резко перестает даже улыбаться, зато из меня вырывается смешок, скорее нервный, разумеется, но зато очень животрепещущий. Я прям прыскаю, как в плохих комедиях прыскают чаям, и это считай Армагеддон для приличной публики…
— Прости… — еле слышно шепчу, закрыв рот рукой,
«Прямо какой-то громогласный богатырь…» — притихнув, думаю и наблюдаю, а когда он наконец успокаивается, подтирая глаза салфеткой.
— М-да…теперь все понятно.
— Что понятно?
— Да так. Амелия, дорогая, извини, но дети меня тоже не интересуют, к тому же я люблю свою жену. Мне кроме нее никто не нужен.
— Видно, что ты ее любишь. Только на нее и смотришь…
— Все то ты видишь…
Жму плечами и беру еще одну оладушку и наблюдаю за тем, как макаю его в мед, чтобы скрыть свою грусть. Слишком уж свежи мои раны…
— Он тебе что-то сказал, да?
— Не хочу об этом говорить.
— Сказал… — устало выдыхает, потом неожиданно приближается и тихо, серьезно говорит, — Для Макса это недопустимо — видеть его слабость не должен никто. Он всегда кусает и делает это сильно, если…
— Я не хочу об этом говорить, — с нажимом перебиваю, встаю и отхожу к окну, сложа руки на груди.
На самом деле хочу. На самом деле я брежу идеей разобраться, какого хрена произошло, но не могу позволить себе так низко пасть: расспрашивать о человеке, которому на тебя настолько насрать, который так тебя унизил, для моего самолюбия все равно что выполнить харакири! Но…
«Михаил такой мягкий…может и можно попробовать?…» — бросаю на него взгляд.
Старший сын Александровского сидит и смотрит на меня прямо, без обиняков, и я решаюсь, правда смотреть на него все равно не могу. Отворачиваюсь в сторону окна, сжимаю себя руками и хмурюсь.
— Он называл его подполковник.
— Знаю. Это его армейское звание. Он каждый раз требует, чтобы к нему обращались именно так.
— Он всегда так делает?
— Да, с детства. Единственный, кого не били — это Матвей.
— Да, Макс сказал, что он часто болел в детстве. А еще… — облизываю губы и тихо вздыхаю, — Макс ему не ответил.
— Потому что тогда было бы хуже.
— Куда еще хуже? — жалобно спрашиваю, быстро вытерев слезу, которая уже бежит по щеке, — Он избивал его так жестоко…
— Макса он всегда бил с особой жестокостью и силой, наверно потому что он больше всех сопротивляется и всегда сопротивлялся…
— А за что в этот раз? Я даже не поняла. Он сказал «за вольность»…
— Перевожу: за квартиры.
— Но что в этом такого? У него у самого половина Москвы в кармане!
— То у него, — хмыкает и жмет плечами, — Ему можно все, нам нет. Все, чем мы владеем, должно проходить через его контроль. Никаких вольностей. И естественно я говорю о чем-то весомом, а не о глупостях. О чем-то типа инвестиции. Любой. Будь то квартира, участок, дом или машины. Он должен одобрить все аспекты наших жизней.