Цвет боли: красный
Шрифт:
— Откуда мне знать? Она в Стокгольме, там и ищите.
Даг надеялся, что отец назовет дочь по имени, это дало бы возможность и самому называть девушку не фрекен Стринберг, а более приемлемо. Но Йозеф Стринберг, словно издеваясь, говорил «она».
— Когда она уехала?
— Когда? — Широченные плечи Стринберга недоуменно приподнялись и опустились. — Девять лет назад. Я не хочу вспоминать.
— Но фрекен Стринберг сказала, что приехала из Бодена.
— В
Вангер достал блокнот, он уже понял, что отец не слишком желает беседовать о дочери, пусть даст ее координаты, с остальным они с Фридой разберутся сами:
— Вы не могли бы продиктовать нынешний адрес или телефон дочери, номер, который она дала, я записал неправильно.
— Морг? — недобро усмехнулся Стринберг.
— Откуда вы знаете? — его усмешка застала Вангера врасплох, и тот произнес то, чего не стоило бы.
— Это ее обычная шутка. Она и матери давала номер морга, причем, трижды.
— Хорошо, а адрес?
— Понятия не имею. Она уехала в Стокгольм и сманила за собой младшую, мы ей не нужны, вот пусть и живет сама по себе.
Даг хотел сказать, что дочь выглядит плохо, слишком старо для своего возраста, возможно, больна и ей нужна помощь, но, во-первых, взгляд и поза Стринберга, так и не предложившего гостю присесть, говорили о полном нежелании продолжать разговор и выдавать какую-то информацию.
Во-вторых, Дага привлекла фотография, стоявшая в рамке на этажерке в углу. Эта фотография не бросалась в глаза, скорее наоборот, хозяева желали бы ее не замечать, но она была. Та самая с Кайсой в музее корабля Васы. И точно также переполовинена. Фотография поставлена явно в память о погибшей, она стояла так, что со своего места Вангеру видно: снимок не разорван пополам, он просто согнут.
Не нужно быть семи пядей во лбу или иметь потрясающую интуицию, чтобы понять, что на снимке сестры, и завернуто изображение старшей. То, что на виду оставлена Кайса, красноречиво свидетельствовало, что ее в родительском доме все же признавали, хотя на нее тоже обижены.
— Вы не могли бы показать мне эту фотографию? Я видел такую же в квартире у Кайсы, но на ней изображение сестры оторвано.
— Нет! — отрезал Стринберг.
Его супруга попыталась вмешаться:
— Но, Йозеф…
— Я сказал: нет!
Вангер чувствовал себя ужасно и очень пожалел, что не постарался заручиться поддержкой местной полиции. Нужно был прийти с обыском, основания имелись. Посмотреть бы, как тогда покрутился Йозеф Стринберг.
— Мои дочери много лет не появлялись в этом доме, здесь нет ничего, что относилось бы к ним. Младшая кремирована в Стокгольме, где старшая, не знаю и знать не хочу! Нам с женой больше нечего вам сказать.
Даг развернулся и
Ни оставаться еще на день, ни даже просто зайти в аквапарк желания у Вангера не было. Полное фиаско, разве что подтвердилась версия Фриды, что на снимке рядом с Кайсой ее сестра.
Девушка на ресепшене уже сдавала свою смену, она немного удивилась:
— Не нашли?
— Нашел, все в порядке.
В номере он улегся, закинув руки за голову, и попытался заснуть или хотя бы ни о чем не думать. Не удалось, тогда Даг нашел выход: если не думать не получается, нужно думать о… Фриде! Мысли об этой девушке способны перебить у него любые другие, чему Вангер был откровенно рад. Тем более, находясь от нее за тысячу километров. Он старательно обманывал себя, прикидываясь, что ценит Фриду, как хорошего работника, и понимал, что обманывает. Но эти игры с самим собой были даже приятны.
Вангер укорил себя: как мальчишка! Но, ни укор, ни попытка улечься на бок, чтобы подремать, не помогли. Думалось все равно о Фриде, причем, вовсе не как о хорошем коллеге.
Стук в дверь, но резкий, заставивший усомниться, что это горничная или миловидная девушка с ресепшена. Он попросил разбудить, если заснет, за час до поезда, надеясь поужинать до отъезда или купить себе еду. Но еще рановато… Вангер поморщился, неужели кому-то срочно понадобился номер? Сидеть вместо уютной гостинцы на вокзале или в баре не хотелось.
За дверью стоял Йозеф Стринберг:
— Я ненадолго.
Он не поинтересовался, можно ли войти, просто вошел, почти подвинув сильным плечом Дага, и уселся в единственное в номере кресло. Вангер закрыл дверь и устроился напротив на краешке кровати. Несколько мгновений папаша Стринберг молчал, потом потер лицо руками и вдруг начал говорить:
— У нас с Беате долго не было детей, вернее, были, но умирали, едва родившись. Я хотел сына и только сына. Говорят, так бывает, когда у матери с сыном не совпадает что-то там, она либо не донашивала, либо рожала мертвых или нежизнеспособных. Наконец, я попросил у Господа любого ребенка, пусть это будет дочь… Беате родила девочку, которая не умерла, а потом еще одну.
Вангеру очень хотелось, чтобы Стринберг перешел ближе к делу, но, боясь спугнуть откровение сурового северянина, молчал. А Стринберг и не обращал внимания на реакцию Дага, он просто выговаривал то, что держал в себе многие годы.
— У них всегда было все лучшее… Нет, не самое дорогое, но самое лучшее, это не одно и то же. Самая красивая и искусная резьба у колыбельки, самые ладные саночки, самые хорошие лыжи… Я лепил для них снеговиков, строил снежные городки, мастерил особые коньки, вырезал игрушки… Беате хорошо шьет и вяжет, девочки всегда были одеты, как маленькие принцессы.