Цвет махаона

Алексеев Павел Александрович

«Почему вечно всё так плохо? Только жизнь наладится и на тебе, опять чёрная полоса!»

Мила в это время ползала по комнате в поисках недопитой бутылки бурбона. Пьяное ворчание сменялось несколькими гулкими глотками, после которых тишину разметал бубнёж и причудливый смех сквозь слёзы. Так повторялось из раза в раз. Одета Мила во всё тот же замызганный халат, на голове всклокоченная причёска, лицо, как мяч для регби, а под глазами синяки. Та уже потеряла счёт времени и не понимала, где явь, а где сон. Свою мать и сына не узнавала.

– Билл,

я пришла! – крикнула бабушка, хлопнув дверью.

Парень спустился и забрал у неё пакеты с едой. Их обоих раздражало, до чего мама себя довела. Ведь именно спиртное послужило толчком. Будь она трезва, то ничего бы не случилось.

– Знаешь, Билл, ничего в этой жизни просто так не бывает, – успокаивала она внука. – Если приглянулся небесам наш Чарли, то его уже было не спасти.

Бабушка присела в кухне на стул, положила локоть на стол и развернулась вполоборота, чтобы видеть, как Билл достаёт продукты из пакетов и раскладывает их по полкам. Она дышала тяжело и устало, а морщинистое лицо омрачала печаль в глазах.

– Всё равно не понятно, почему жизнь состоит из чёрных и белых полос. И я это замечаю уже не первый раз, – сказал Билл, крепко схватившись за консервную банку с кукурузой. Он её прижал к груди и горько смотрел на бабушку.

– Человек сам художник своей жизни. Если в твоих руках есть зелёный карандаш, то почему бы не добавить новых ярких оттенков. Даже, не имея фантазии, можно создать шедевр. Но если у тебя в руке только чёрный карандаш, то и жизнь будет соответствующая.

– Наверное, ты права! – тихим монотонным голосом сказал он, поставил банку на стол и сел на рядом стоявший стул.

– Чёрные и белые полосы в жизни – это миф, – продолжила она. – Люди придумали его для собственного успокоения. Сам подумай, Билли… посмотри на тех бродяг на улице, которые целыми днями стоят с протянутой рукой. Они разве считают, что их жизнь, как зебра? Радуются каждому новому доллару, который вскоре будет пропит? Многие из этих бедных, отчаявшихся людей, даже назад не оглядываются; не вспоминают, как до такого скатились, а ведь могут устроиться на мало-мальски оплачиваемую работу, чтобы заработать, хоть что-то, или уйти в церковь, где им позволят жить и будут кормить… Не хотят они что-то менять, вот и спихивают всё на чёрную полосу.

– А как же те, у кого дом сгорел, кто потерял работу не по своей вине, те же самые инвалиды? – спросил Билл. – У них не наступила чёрная полоса?

– Я считаю, что такие моменты делают человека сильнее, – говорила бабушка. – Те, кто не справляется с этим, остаются на улице, а другие продолжают улыбаться. Пусть по лицу их ты этого не видишь, но в душе они остаются прежними, такими, как до трагедии.

– Ты хочешь сказать…

– Вода камень точит! – перебила она. – Для людей вода – это время, а испытания – это сильные волны, которые могут тебя потопить, а могут сделать острее.

– А как же ты, бабуль? – спросил Билл. – Ты рада своей жизни? Тому,

к чему пришла, что было и что может случиться?

– Я прожила долгую жизнь и не могу похвалиться тонной радости. Старшую сестру похоронила, когда мне было тринадцать. Я точно и не помню, от чего она умерла… знаю, что долго болела и мучилась. Иногда я вспоминаю её раздирающие душу крики, кровь на подушке и жёлтые, как папирус, глаза. Их я точно никогда не забуду…

– Сколько ей было? – спросил парень, невольно кладя в рот мякиш белого хлеба.

– Кажется, семнадцать… а может и больше. Я не помню, – говорила бабушка, смотря туманным взглядом в мрачный холл. – Грета точно была моложе тебя. Потом с разницей в два года я похоронила своих родителей…

– А что с ними? – перебил он.

– Мама тоже болела. От малярии тогда многие умирали. А отца за долги убили. Он пытался построить бизнес, открыл продуктовую лавку, а для этого одолжил много денег у местных, как оказалось, гангстеров. Вовремя не вернул сумму и всё… Это случилось на моих глазах. Мне тогда было семнадцать. Я выглядывала из своей комнаты. Видела, как отец пошёл открывать дверь, а потом…

– Что потом? – с интересом спросил Билл.

– Ворвались двое мужчин. Сначала они долго разговаривали, а папа всё время просил меня уйти, но я настолько испугалась, что стояла, как вкопанная. Я видела, как один из них достал пистолет и наставил на папу. Тогда я сильно закричала, но мой крик перебил выстрел… потом второй, а за ним третий. Когда я опомнилась, то видела только папу. Он лежал на деревянном полу и тянул ко мне руку. Я подошла и взялась за неё. Она была холодной и тяжёлой. Отец смотрел на меня пустыми глазами, но уже ничего не мог сказать.

– А что потом? – спросил Билл.

– Я долго не знала, что мне делать. Как ты говоришь, настала чёрная полоса… Хотя со смерти Греты она никуда и не уходила.

– А дальше наступила белая полоса? – с интересом спросил Билл.

– Если можно так считать, – говорила бабушка. – В Нилзе жила моя тётка, сестра матери. Она забрала меня из Бронса. Вскоре я познакомилась с твоим дедушкой…

Роза налила себе стакан воды, сделала несколько глотков и поставила его рядом. Она туманно водила по кромке стакана указательным пальцем. Шмыгнула носом и продолжила говорить:

– Это было в начале тридцатых годов. Потом родилась твоя мама. Казалось, вот она белая полоса, но и та длилась недолго. И десяти лет не прошло. В сорок втором году твой дедушка ушёл на войну. Спустя восемь месяцев мне прислали письмо. Представь себе, я не пустила ни единой слезы, так как выплакала всё, когда провожала его. Незадолго до этого злосчастного письма он прислал посылку прямо с фронта. Это была маленькая баночка с мидиями и записка… записка, которую я часто перечитываю ровно в десять вечера. В это время я получила посылку. Я понятия не имею, откуда он взял мидии во время войны, но в записке он ими восхищался.