Цветок счастья
Шрифт:
Гвидо протянул руку за цветком, собираясь произнести по этому поводу что-то поэтическое, но молодая женщина опередила его и, точно боясь, чтобы он не прикоснулся к цветку, поспешно прижала душистую ветку к своей груди.
– Нет, Гельмар, не говорите мне о любви, – решительно ответила она, – для меня нет возврата к жизни. Если вы в ослеплении страсти потеряли разум, то я должна быть рассудительной за нас двоих. Брак между нами невозможен.
– Не будьте так жестоки, Эвелина! – стал молить Гвидо, все еще стоя на коленях. – Видите, этот цветок милосерднее вас.
Поэт снова протянул руку за цветком, но молодая женщина почти резко отстранила эту руку. Пелена сентиментальности и романтических грез, которыми ее искусно окутал влюбленный поэт, как-то сразу рассеялась, и Эвелина внезапно прозрела.
– Нет, нет, не будем больше говорить о любви! – холодно сказала она. – Союз, который вы предлагаете мне, заключается на всю жизнь, а передо мной уже нет больше жизни. Со временем вы будете благодарны мне за то, что я ответила на ваше предложение решительным отказом.
На лице Гвидо выразилось горькое разочарование.
– Вами вынесен мне смертный приговор! – трагически воскликнул он, медленно поднимаясь с пола.
Но и эти слова не произвели желаемого действия на молодую женщину.
– Вы осилите свое горе, – ласково, но совершенно равнодушно ответила она. – Такой человек как вы должен вращаться в обществе, жить полной жизнью, а не проводить все время у постели умирающей жены. Останемся друзьями, как были до сих пор, никакого другого чувства между нами не может быть.
Гвидо промолчал. Он был очень удивлен и чувствовал себя оскорбленным. Он был уверен в своей неотразимости, не сомневался ни одной минуты в полном успехе своего предложения, и вдруг такой отпор. В душе поэт решил не сдаваться так быстро, но в данный момент ему приходилось покориться своей участи, тем более что у дверей показался тайный советник Кронек, который еще издали, крикнул удивленным голосом:
– Подумайте, приехал доктор Эбергард. Я видел из окна, как он подъехал. Нет, мой Генри, действительно, маг и волшебник.
Эвелина поднялась с кушетки. Хотя ее и предупредили об обещании Эбергарда навестить ее, но она была уверена, что он не приедет.
– Генри все-таки заставил Эбергарда приехать, – с торжествующим видом воскликнула Кетти, вбегая в комнату. – Он здесь вместе со своим ассистентом. Ты только, мамочка, будь готова к его грубым выходкам. Вероятно, ввиду твоей болезни он будет с тобой осторожнее, но его медвежья натура может все-таки сказаться.
Генрих встретил желанного, но вместе с тем страшного гостя в саду и провел его в гостиную. Слегка поклонившись больной, он не обратил никакого внимания ни на кого из присутствующих и сейчас же задал будущей пациентке ряд вопросов по поводу ее болезни. Через несколько минут он обвел взором комнату и громко приказал:
– Уходите, господа, отсюда! Жильберт, оставайтесь здесь; девочка тоже может остаться!
Кетти густо покраснела от нанесенной ей обиды. «Девочка!» Как это чудовище смело так назвать ее! К счастью, ее глаза встретились с глазами доктора Жильберта, и в его
Мужчины вышли в соседнюю комнату. Тайный советник и Гельмар стали прогуливаться взад и вперед, тихо разговаривая, а Генрих подошел к окну и начал читать листок почтовой бумаги, который он только что поднял с пола гостиной.
«Ах, опять воспевается увядшая роза! – с насмешливой улыбкой подумал он. – А солнечный луч, конечно, – сам Гвидо Гельмар, великий поэт. Боже, как трогательно! Целые потоки слез! Если бы Эвелина не была больна, она, наверно, не устояла бы перед этим воплем души!»
– Что ты читаешь? – спросил Гвидо, подходя к окну (бедняга и не подозревал, что его лучшее стихотворение Генрих насмешливо назвал «воплем души»).
– Одно из твоих произведений; оно, конечно, предназначалось Эвелине Рефельд! – ответил Генрих, передавая поэту листок бумаги.
– Да, предназначалось ей и только ей одной! – сердито подтвердил Гельмар. – Я нахожу дерзким с твоей стороны взять у нее со стола эти стихи и читать их без ее и моего разрешения.
– Я взял их не со стола, а с пола, они валялись на ковре. Весьма возможно, что прозаические ноги Эбергарда ступали по ним.
Гвидо закусил губы от бессильного бешенства и положил свое произведение в карман сюртука.
В эту минуту в комнату вбежала Кетти и, заливаясь слезами, упала в кресло.
– О, Генри, что мы наделали! – сквозь рыдания проговорила она. – Как жаль, что ты заставил Эбергарда прийти сюда! Бедная мама корчится в истерическом припадке, а это чудовище злорадствует.
– Что случилось? Что случилось? – спросили в один голос старый Кронек и Гельмар.
– Он обращается с мамочкой, как дикий зверь, как вандал! – продолжая плакать, ответила девушка. – Прежде всего, он сорвал занавеси и открыл окна, хотя мама и предупредила его, что не выносит яркого света и свежего воздуха. Когда она заплакала от страха и волнения, а я – от жалости к ней, он закричал на нас, как полоумный. Он заявил, что пришел сюда не для того, чтобы видеть нашу глупость и утонуть в потоках слез, а затем прогнал меня из гостиной. Теперь бедная мамочка одна в его руках. Если бы не доктор Жильберт, к которому я чувствую неограниченное доверие, я могла бы ожидать, что чудовище уморит ее!
– Все это можно было предвидеть, – заметил Гвидо, обрадовавшись случаю выразить свое недовольство. – Я с самого начала был против приглашения доктора Эбергарда. Ведь всем известно, что вследствие своего невозможного характера он вынужден был отказаться от практики и чтения лекций. Как же можно доверить подобному человеку такое хрупкое и нежное существо как наша больная? Генри не послушался моего совета, и вот результат его обычного легкомыслия!
– Я тоже, убедившись в его непомерной грубости, был против того, чтобы позвали его, – вмешался в разговор тайный советник. – Да, Генри, ты слишком поторопился; это было очень неосторожно с твоей стороны!