Цветущий репейник (сборник)
Шрифт:
Казалось, что за ним следят и обращаются не с листа бумаги, а подошли и шепчут в ухо. Но в нахмуренности и дождливой хмари дня нормальные люди не торчали на улице, и Милан никого не увидел. Только отец, сухощавый и долговязый, в мокром дождевике вышагивал по дорожке парка. Парк начинался через дорогу от того места, где стояли пушки.
Милан торопливо сложил записку и сунул в карман.
— Привет, — отец подмигнул. Веселый, свежий, будто и не болтался в море несколько суток. — Чего прячешь? Тайны мадридского двора?
— Тайны Арсенального переулка, — огрызнулся Милан, исподлобья глянув
— Ворчуну я тут кое-что купил, — не переставая улыбаться, отец расстегнул плащ и достал из кителя плитку шоколада. — Но вот думаю, раз ты всё время ворчишь, так и шоколад тебе невкусным покажется… Эй!
Отец не договорил, а Милан уже выхватил у него шоколадку и сунул в карман.
— Вот так, — Милан удовлетворённо похлопал себя по карману и тут же вспомнил о записке. Что же там дальше?
Дождь с ветром ударил со стороны залива с такой силой, что Милан с отцом поехали домой на автобусе.
У себя в комнате, дожёвывая шоколадку, Милан прочёл записку до конца.
«…Таких пушек по всей стране, в каждом городе тысячи. Представляешь, если бы они все разом выстрелили? Наверное, от такого залпа вздрогнула бы земля. Представляешь, если в другом городе кто-то подойдёт к пушке, опустит туда записку, а в нашем городе, в нашей пушке эту записку найдём мы. Пушечная почта. Неслабо! Если захочешь написать мне, можешь принести записку в любой день на то же место, но не раньше десяти часов утра. Иначе не сработает».
Милан ещё раз перечитал записку, пожал плечами и облизал пересохшие губы.
— Милан, — отец заглянул в комнату, и Милан тут же спрятал записку. — Нет, всё-таки тайны мадридского двора… — отец улыбнулся. — Мама когда придёт?
— У неё в ресторане свадьба. Это допоздна. Но она оставила тебе в холодильнике гору плошек и судочков со всякими вкусностями. Пап, я уйду ненадолго?
— Куртку надень, дождь ещё идёт. И свитер, — отец никогда не приставал к нему с вопросами, куда и зачем он идёт.
…Сегодня Милан хотел проверить, забрали его вчерашнюю записку или нет. А вдруг и ответ уже пришёл?
Больше всего Милан боялся разочарования. И не того даже, что в ответ придёт оскорбительная и насмешливая записка. А того, что никакого ответа не будет вовсе. Ведь бумага, на которой было написано послание, показалась Милану желтоватой, старой. Что, если записку писали лет десять назад и тот, кто писал, уже взрослый дядька? Такое вполне может быть, ведь даты на записке нет. Да и стволы пушек никто никогда не чистил. В стволы пушек, которые стоят у маяка, и вовсе вбиты деревянные пробки. В Арсенальном переулке такие же пробки, наверное, были. Кто-нибудь выдернул…
Милан не любил и не умел разочаровываться. Он считал, что в жизни всегда всё можно делать набело, без черновиков и уж конечно ничего не переписывать. Чтобы не делать ошибок, надо быть осторожным и всё всегда продумывать. Он и записку осторожную написал: «Привет! Если не шутишь, можем дружить и писать записки. Буду ждать твоего следующего послания. Может, ты признаешься, кто ты?»
Вчера
Но сегодня солнце сияло сердито, душило всех: и людей, и растения. Даже перед ветерком с залива солнце встало полупрозрачным заслоном марева, изменчивого, сотканного из миллиона пылинок.
Чтобы не обжечься о край пушечного ствола, Милан не стал закатывать рукав ветровки. Записка лежала в углублении. Милан вытащил её и улыбнулся: это была не его записка. Уже пришёл ответ. Читать на ходу он не стал. Перебежал дорогу и, как и вчера, оседлал чугунный заборчик.
«Не пытайся меня выследить. Ничего не выйдет и станет неинтересно. Разве нет? — Милан машинально кивнул и, кусая губы, начал читать дальше. — Ты вымок под дождём, а что толку?» — Милан поднял голову.
Двое кадетов из морского корпуса стояли у пушки. Ребятам было лет по тринадцать, на год больше, чем Милану. Один из кадетов весело похлопал по стволу пушки и рассмеялся. У него из-под бескозырки топорщился чёрный ёжик волос, скуластое лицо было загорелое и дерзкое.
«Драчливый, наверное, — подумал Милан. — Но хорошо бы с таким дружить, и приятель у него вроде весёлый. Вдруг этот чернявый и написал записку? Кадетский корпус тут ведь совсем рядом». Мальчик даже привстал с ограды, разглядывая кадетов.
На их тощих фигурах форма висела свободно, но в то же время лихо, по-настоящему, по-моряцки. Правда, мама Милана — шеф-повар дорогого ресторана — утверждала, что ничего лихого в кадетах нет. Это просто недокормленные худосочные пацаны, которым необходимо усиленное питание. Летом им надо не практиковаться в хождении по заливу на шлюпках, ведь они могут поехать домой, где мамины пирожки, супы и каши.
Милан проводил внимательным взглядом кадетов, чтобы получше запомнить. Ему всегда казалось, что в этой форме они все на одно лицо. Ему не хотелось становиться таким, как они. Ни о морской форме, ни о морской службе он не мечтал. Ему нравилась работа экскурсовода или лектора, когда говоришь о чём-нибудь, как правило непонятном для других, все тебя слушают, открыв рот, и поражаются твоему уму и красноречию. Милан очень ловко передразнивал противные монотонные голоса множества экскурсоводов, барражировавших по городу.
Экскурсоводы несколько раз пытались его поймать, но кроме умения пародировать, мальчишка ещё и бегал хорошо. Туристы смеялись, Милан купался в лучах славы. Но однажды за этим занятием его застал отец. Под смешки туристов Милан за ухо был отведён домой, поставлен в угол и уже в свою очередь выслушал монотонную лекцию о том, что бывает с хулиганами, дрянными мальчишками, которые хотят быстрой, сиюминутной славы, вместо того чтобы корпеть над уроками и книгами. Милана обозвали демагогом и обещали взгреть как следует, если снова застанут за этим злокозненным занятием. Теперь, когда в игривом настроении Милан подкрадывался к группе туристов, он десять раз оглядывался и ни на минуту не терял бдительности в порыве ораторского вдохновения…