Цветы для Анюты

Александрова Ксения

– Сынок, ты хоть понимаешь, в какой ситуации мы оказались, осознаешь всю серьезность произошедшего?

– Д-д-а, – заикаясь, пролепетал я. Я понимал, и в то же время не понимал ничего. Я был совершенно растерян.

С этого дня моя жизнь напоминала мне долгий, неприятный сон. Казалось, что у меня жар, и я брежу. Я помню, как кричал на меня отец Вики, и даже порывался накинуться на меня с кулаками.

Я молчал. Я все время молчал – я не знал ответов на те вопросы, что задавали мне и мама, и школьные учителя, и даже психолог. Беременность Вики стала основной темой для обсуждения на школьных собраниях, для пересудов и причиной моих постоянных прогулов в школе, и даже ночных кошмаров. Только лишь спустя пару лет, я пойму, насколько трусливо

и глупо повел себя. Нужно было всего лишь сказать маме, что я никогда не спал с Викой. Я и сам не знаю, почему я все-таки не сделал этого, но, во-первых, я дико стеснялся говорить с мамой на интимные темы, а уж тем более, обсуждать их касательно своей жизни. Короче говоря, я попросту позволил себя подставить и подвергнуть многочисленным унижениям. Второй же причиной послужил шок – шок от первого в моей жизни предательства. Я и не знал, как должен был поступить – омыть ли себя, вылив при этом еще ведро позора на Вику. Я хотел поступить как взрослый порядочный мужчина, но беда в том, что я не был взрослым мужчиной, и уж совсем не был готов к обрушившимся на мою голову проблемам. Я искал поддержку у родителей, но папе стало плохо, когда он узнал о случившемся, а мама, пусть и не ругала меня, но я всегда ощущал молчаливый упрек в каждом ее жесте – во взгляде, и даже в тоне ее голоса, который всегда холодел, когда она говорила со мной. Даже Анька, сопливая сучка, смела упрекать меня.

В середине октября умер папа. На его похоронах я ревел в голос, как девчонка – я чувствовал свою вину в его смерти. Он ведь шел на поправку, но повторный инсульт убил его. Я убил его. Я.

Обстановка в нашей семье накалилась до предела. Никто уже не пытался скрыть своего отношения ко мне. Теперь уже упреки подавались открыто и без стеснений. Даже троюродные тетушки считали своим долгом напомнить мне о том, какая я глупая скотина. Я все реже появлялся дома, и все чаще пропадал с какой-нибудь компанией. С Пашкой мы больше не общались, последняя наша встреча обернулась дракой. Потеря друга сильно огорчала меня, но его несправедливая ненависть ко мне злила. В конце концов, злость переборола, и я стал ненавидеть его, наверно, так же сильно, как и он меня. Я даже забыл о своей ненависти к сестре. Правда, до поры, до времени. Однажды я вернулся домой поздно ночью, а точнее, рано утром. Я не был пьян, но все же я выпивал, и наверно, от меня пахло спиртным, поэтому я старался не шуметь, чтобы не разбудить маму. Тихо, как только мог, я пробрался в спальню, собираясь лечь в постель, не раздеваясь.

– Опять шлялся всю ночь? – услышал я в темноте голос Аньки. Я едва не подпрыгнул от неожиданности.

– Закрой рот! – прошипел я ей.

– У тебя совсем нет совести! – так же шипела она.

– Я велел тебе закрыть рот! – почти закричал я. Я уже не мог говорить шепотом, и мой голос разрезал тишину. Мы с Анькой замолчали, прислушиваясь, не проснулась ли мама. Дело в том, что мы с сестрой договорились не ссориться в присутствии мамы, чтобы не огорчать ее. Конечно, никакого уговора не было в прямом понимании этого слова, но и я, и Анька сразу замолкали, как только появлялась мама, а в ее присутствии старались вообще не говорить друг с другом.

– Мама полночи не спала из-за тебя! – снова зашипела сестрица, убедившись, что мама спит. Она старалась говорить тише, но, видимо, эмоции распирали ее.
– Она так переживает! Как ты можешь быть таким эгоистом? Неужели тебе мало папиной смерти, и ты хочешь, чтобы еще и мама…

– Заткнись! Закрой рот! – заорал я. Я не мог терпеть больше. Я задыхался от обиды и отчаянья, которые душили меня изо дня в день на протяжении уже нескольких месяцев. Я чувствовал, что не в силах так жить, не в силах терпеть. Слезы обиды и злости навернулись у меня на глазах, и я заморгал, чтобы прогнать их. В какой-то момент я даже решил, что если мама проснется, я расскажу ей все. Я отчаянно захотел, чтобы она знала, что я ни в чем не виноват, и все последние пять месяцев подвергался чудовищно несправедливым

обвинениям и нападкам. Я нуждался в мамином сочувствии и поддержке, а так же в совете. Мама наверняка нашла бы способ реабилитировать меня в глазах общества. Я даже ощутил легкость на душе, словно исчез тяжелый камень, сдавливавший мою грудную клетку, и не позволявший дышать. Я погрузился в состояние легкости и умиротворения, правда, совсем ненадолго:

– Ты виноват в папиной смерти, – тихо произнесла Анька, и ее голос выдернул меня из состояния недолгого счастья.

– Что? – непонимающе переспросил я.

– Все так считают, даже мама, – продолжила Анька. – Знай, что и я теперь тоже так думаю! – вдруг закричала она.

– Мне плевать на твое мнение! – заорал я в ответ. – Плевать, ясно тебе? Я тебя ненавижу, и всегда ненавидел, и хочу, чтобы ты знала это! – я вскочил с кровати, чтобы включить свет, и на пороге комнаты наткнулся на маму.

– Прости нас, мы разбудили тебя, – забормотал я.

– И очень к счастью, – со строгостью в голосе ответила мама. – Не представляю, до чего бы вы дошли, не приди я сейчас. Сергей, пройди со мной на кухню, я дам тебе успокоительных капель.

– Не надо, – возразил я.

– Пойдем, – настойчиво повторила мама. Я догадался, что она хочет поговорить со мной вдали от Анькиных ушей. Я обреченно вздохнул, и последовал за мамой на кухню.

– Что с тобой происходит? – вполголоса заговорила мама после того, как закрыла за нами кухонную дверь.

– А что со мной происходит? – излишне дерзко спросил я. Мама покачала головой.

– Ты считаешь свое поведение обычным для тебя? Ты не появляешься дома, прогуливаешь уроки в школе, ты стал агрессивным и раздражительным. Я хочу знать, что с тобой происходит.

– У меня все замечательно. Как всегда, – упрямо заявил я. Желание открыться маме пропало, но ее голос не был холодным, как последние месяцы, от мамы исходило привычное тепло.

– А я вижу, что это не так, – мягко возразила она.

– Какая разница? Тебе ведь все равно нет до меня никакого дела. Вам всем нет до меня дела! – я резко дернул головой, снова прогоняя упрямые слезы обиды.

– Что ты говоришь, сынок! Это не так! – испугалась мама.

– Так!
– закричал я. – Вы все считаете меня паразитом, гноящейся язвой, отравляющей вам жизнь, занозой в заднице!

– Сергей! – одернула меня мама.

– Мне обидно, понимаешь? Обидно от того, что приходится терпеть несправедливые унижения в то время, когда я ни в чем не виноват! Я не виноват, понимаешь?
– мама кивнула головой. – Моя вина лишь в том, - продолжил я, - что я связался с этой малолетней шлюшкой!

– Сынок, – снова одернула меня мама.

– Извини. Я хотел сказать, что я…ну…- я почувствовал, как горят щеки, наверно, я покраснел. – У меня с Викой никогда ничего не было, – наконец, закончил я, и выдохнул облегченно. Мама выпрямилась на стуле, и какое-то время – минуту или даже две молчала, затем обратилась ко мне:

– Почему ты сразу не сказал правду? Почему молчал? – задала мама вполне резонный вопрос. Я неопределенно пожал плечами. – Ладно, – мама встала, и налила мне холодный чай. – Мы придумаем, что делать дальше, только прошу тебя, держи себя в руках, не срывай свою злость на Ане.

– Она сама виновата, – произнес я сквозь зубы. – Не хватало, чтобы еще и она упрекала меня!

– Она очень переживает из-за смерти папы.

– Как будто я не переживаю! Я, по крайней мере, не приблудыш!

– Прекрати! – прикрикнула мама.

– А что? Почему я должен терпеть Аньку и любить ее, как сестру, когда она мне совсем не сестра? Я не считаю ее сестрой! Я ненавижу ее! Зачем отец так поступил с нами? Зачем привел ее? Её место в детском приюте, а не в нашей семье!– мама не успела мне ответить, так как за дверью раздался какой-то звук. Мама открыла дверь, и я чуть не закричал – на полу, сжавшись, сидела Нютка. Ее лицо было спрятано в ладонях, а плечи содрогались. Она плакала. Мама бросилась к ней.