Цветы для Элджернона
Шрифт:
Присутствующие выглядели смущенными. Заместитель директора отворачивался, пряча улыбку.
Папа буквально вытаскивал маму из кабинета директора, она кричала и плакала. Я не видел ее лица, но ее крупные красные слезы капали на меня…
Сегодня утром я смог вспомнить свой сон. Но вдобавок теперь припоминаю, как в тумане, и то время, когда мне было лет шесть и случилась одна история. Как раз перед рождением Нормы. Я вижу маму, худую темноволосую женщину, которая быстро говорит и жестикулирует. Лицо видно нечетко. Волосы собраны в пучок, и она тянется их пригладить, как будто хочет убедиться,
Я вижу Чарли, который стоит посреди кухни и играет со своей вертушкой: нанизанными на нитку яркими бусинами и кольцами. Он держит нитку одной рукой, а кольца наматываются и раскручиваются, отбрасывая яркие блики. Он часами не сводит глаз с вертушки. Не знаю, кто сделал эту вертушку и куда она делась, но вижу, как он стоит там, зачарованный: раскручивается веревочка и вращаются кольца…
Мать кричит на него – нет, на отца:
– Никуда я его не заберу! С ним все в порядке!
– Роза, нет больше смысла прикидываться, будто с ним все хорошо. Ты сама на него погляди! Шесть лет – и…
– Он не идиот. Он нормальный! И будет как все остальные!
Отец печально улыбается и смотрит на сына, а Чарли поднимает вертушку: смотри, мол, как она красиво крутится.
– А ну убери! – пронзительно кричит мать и вдруг резким движением выбивает у него вертушку – та летит на пол. – Иди играй с алфавитными кубиками!
Чарли стоит, напуганный внезапной вспышкой гнева. Он съеживается, не зная, что еще мать учудит. Все тело сотрясает дрожь. Родители спорят, и голоса, звучащие то в одном, то в другом месте, давят и вызывают панику.
– Чарли, марш в ванную! Не смей делать это в штаны!
Он бы и рад послушаться, но ноги будто обмякли и не шевелятся. Руки машинально вскидываются вверх, чтобы заслониться от ударов.
– Ради бога, Роза. Оставь его в покое. Ты его запугала. Вечно ты так, а бедный ребенок…
– Почему ты мне не помогаешь? Я все делаю сама! Каждый день стараюсь его учить, чтобы он не отставал от других. Он просто медлительный, вот и все. Но учиться он может так же, как и другие.
– Ты сама себя обманываешь, Роза. Это нечестно ни по отношению к нам, ни по отношению к нему. Прикидываться, будто он нормальный. Дрессировать его, как зверюшку. Почему ты не оставишь его в покое?
– Потому что я хочу, чтобы он был как все!
Пока они спорят, у Чарли внутри все сжимается сильнее и сильнее. Кажется, что кишечник вот-вот лопнет, и он понимает, что должен сходить в туалет, как мать и велела. Но не может сдвинуться с места. Хочется сесть прямо здесь, на кухне, но это неправильно, и ему достанется.
Вот бы сейчас вертушку. Если он будет смотреть, как она крутится, то возьмет себя в руки и не наделает в штаны. Но вертушка рассыпалась: часть колец под столом, часть – под раковиной, а нитка – рядом с плитой.
Очень странно: я отчетливо помню голоса, но их лица все еще размыты, и я вижу только силуэты. Папа массивный и сгорбленный. Мама худая и подвижная. Слушая сейчас их спор, который длился годами, я хочу заорать: «Поглядите
Чарли стоит, вцепившись в свою красную клетчатую рубашку, и теребит ее, пока предки сотрясают воздух из-за него. Эти слова словно искры гнева проскакивают между ними – гнева и вины, которых он не в силах понять.
– В сентябре он снова отправится в школу № 13 и пройдет семестр заново!
– Почему ты не хочешь признать правду? Учительница говорит, что он не в состоянии учиться в обычном классе!
– Эта сука? Хотя, будь моя воля, я бы назвала ее и похлеще! Еще сунется – я не только в министерство образования напишу! Я этой стерве зенки выцарапаю! Чарли, что ты вертишься? Иди в ванную! Сам иди! Ты сам все можешь.
– Ты что, не видишь – он хочет, чтобы ты ему помогла? Он перепугался до смерти!
– Брось. Он прекрасно может сам пользоваться ванной. В книге сказано: это придаст ему уверенности в себе и он будет чувствовать, что чего-то добился.
Чарли боится оказаться один в холодной ванной комнате. Он тянется к маминой руке и всхлипывает:
– Ту… туа…
Но мать шлепает его по руке.
– Нет! – резко бросает она. – Ты уже большой мальчик. Можешь справиться сам. А теперь иди в ванную и спусти штаны, как я тебя учила. Предупреждаю: сделаешь в штаны – отшлепаю.
Я почти чувствую сейчас, как завязываются в узел его кишки, когда они оба выжидательно стоят над ним. Хныканье переходит в тихий плач, он больше не может себя сдерживать, закрывает лицо руками и пачкает штанишки.
Смесь облегчения и страха. Оно мягкое и теплое. Это принадлежит ему, но мама все заберет, как всегда, и оставит себе. А его отшлепает. Мать подступает к нему, крича, что он плохой мальчик, и Чарли кидается за помощью к отцу.
Внезапно я вспоминаю: ее зовут Роза, а его – Мэтт. Странно, что я забыл имена своих родителей и так долго о них не вспоминал. А что там с Нормой? Вот бы сейчас увидеть лицо Мэтта и узнать, о чем он тогда думал. Помню только, что, когда Роза начала лупить меня, Мэтт Гордон повернулся и вышел из квартиры.
Жаль, что я не могу разглядеть их лица более отчетливо.
Отчет № 11
1 мая
Почему я никогда не замечал, какая Элис Кинниан красивая? У нее карие глаза, как у голубки, и пушистые каштановые волосы ровно такой длины, чтобы любоваться впадинкой на шее. Когда она улыбается, ее губы складываются бантиком.
Мы сходили в кино, а потом поужинали. Первый фильм я почти не смотрел, потому что слишком остро ощущал ее близость. Дважды ее обнаженная рука касалась моей, лежащей на подлокотнике, и оба раза страх, что она рассердится, заставлял меня отстраниться. Все, о чем я мог думать, – это о ее нежной коже в нескольких дюймах от меня. Потом я увидел, как молодой человек в соседнем ряду обнимает свою девушку, и мне захотелось обнять мисс Кинниан. Страшновато. Но если делать это медленно… сначала положить руку на спинку ее сиденья… продвигаясь вверх… дюйм за дюймом… чтобы коснуться ее плеч и затылка… как бы невзначай…