Цветы лазоревые. Юмористические рассказы
Шрифт:
– Нет, из немцев, как быть следует. Ведь у каждого доктора своя сибирь. Обыкновенные ученые доктора так лечат, чтоб чем больше лекарством напичкать, тем лучше, а гомеопаты на свою собственную модель – они ничем лечат. Уповай – вот с тебя и довольно.
– Да они ученые или простые?
– Нет, не ученые, а только из немцев. Из простых немцев. Кто часовых дел мастер, кто портной, кто слесарь… Науки они не знают, а своим умом дошли до всего этого, – старался пояснить сын.
– Ну, все-таки, они что-нибудь нюхать дают, что ли? – спросила купчиха.
–
– Так, верно, словесами таинственными заговаривают…
– Ни боже мой, никаких слов. А только ежели уж человек умирает, то дадут ему вот эдакую маковую крупинку чего-то и скажут: вот тебе, раскуси надвое и съешь половину утром и половину вечером. А крупинка маленькая такая… Ну, одно слово – маковое зерно. И ежели больной человек может эту крупинку пополам раскусить, то жив останется, а не может и всю проглотит, то сейчас же умрет.
– Фу, какое лечение страшное! – махнула рукой купчиха. – Нет, я такого доктора не хочу. Лучше уж я за Астафьичем на Лиговку пошлю.
– Да ведь вам гомеопат такой крупинки, маменька, не даст, потому вы, слава богу, не при смерти… А он придет и только скажет вам: уповай на Бога. Уж от этого ничего не сделается.
– Сестра! Как ты думаешь, послать?
– Мой совет: за Астафьичем пошли.
– Ну, так я и за Астафьичем пошлю, да и за немцем, который ничем лечит. Да и мой-то доктор пускай меня пользует. Втроем-то уж они меня наверное выпользуют, – закончила купчиха.
У бабушки в Новый год
На темном и маленьком дворе многоэтажного каменного дома на Литейной улице, у подъезда надворного флигеля стоит карета с гербами на дверцах, трое щегольских саней с пузатыми кучерами на облучках и двое извозчичьих саней. На двор въехали еще сани с запряженным в них дорогим рысаком. Из саней выскочил офицер в парадной форме и направился в подъезд довольно сомнительной чистоты лестницы. Он позвонился у дверей второго этажа. На дверной медной дощечке было вырезано: «Княгиня Ксения Петровна Галикова». Пришлось повторить звонок. Ему отворила старуха в коричневом шерстяном платье и в чепце, из-под которого выглядывали совсем седые волосы.
– Граф Владимир Дмитрич… – проговорила она, пятясь в прихожую. – Так, кажется, я называю вашу милость? С Новым годом, ваше сиятельство.
– Так, так, Марьюшка. И тебя также с Новым годом… – отвечал офицер, сбрасывая с себя шинель. – У! Да у вас сегодня целый съезд!.. – сказал он, смотря из прихожей в маленькую гостиную, где виднелись генерал в ленте, несколько офицеров в парадной форме, камергер в мундире и два-три воспитанника военно-учебных заведений.
– Все, все собрались поздравить… Пожалуйте…
Офицер, позвякивая шпорами, влетел в гостиную и направился к очень древней, совсем сморщенной маленькой старушке, сидевшей в широком кресле. Старушка была в шелковом ватном капоте, но, невзирая на это, ноги ее были окутаны шалью. Голову ее украшал белый чепчик с целым ворохом мелких рюшей и темно-лиловых бантиков.
– С
– Спасибо, спасибо, что вспомнил меня, старуху, – отвечала та, слезливо моргая глазами. – Вот все собрались сегодня, все… Очень рада. А то ведь забыли меня. Никто… Только отец Кирилл иногда… Ну, что же?.. С чем тебя поздравить? Что получил к Новому году? Хвастайся…
– Да еще ничего, бабенька… Я недавно служу.
– А ты старайся, старайся, чтобы тебя заметили.
– Буду стараться, бабенька, – отвечал офицер, пожимая руки всем присутствующим и поздравляя с Новым годом.
Все присутствующие были племянники и внуки старушки-княгини.
– Маша! Да скоро ли у тебя шоколад-то? – кричала она своей камеристке-старушке, которая отворяла дверь офицеру. – Поторопись, мать моя. Ну, рассказывайте что-нибудь. Вот сейчас шоколад подадут.
– Вы, бабенька, нам что-нибудь расскажите… – послышались голоса.
– Я, друзья мои, только и могу рассказывать, что жить нынче уж очень трудно стало. Ох как трудно!.. Что за ножовый народ нынче стал, так это просто удивляться надо! Вот только одна Маша… Она меня покоит, а все остальное – разбойники какие-то. А все оттого, что вожжи ослабли. Вообрази, Павлуша, – обратилась старуха к генералу, – сегодня только первое число, а уж управляющей два раза за деньгами приходил… И вчера приходил, и сегодня приходил. И некому выгнать. Машенька не может. Она и кричит на него, но толку никакого… Хоть бы ты попугал его хорошенько.
– Да ведь это, ma tante [1] , как же… Ведь это… – Генерал крякнул и развел руками.
– Нет, ты пугни. Он тебя испугается. Хочешь, я сейчас пошлю за ним?
– После когда-нибудь, ma tante, после. Вы за прошлый-то месяц платили ли за квартиру?
– Нет еще. Но ведь я не сбегу… Я заплачу… Откуда мне взять сейчас? Вот пришлют из деревни – я и заплачу. Из пенсиона я не могу. Велик ли мой пенсион! Опять же, и эти лавочники! Каждый день за деньгами… Пугни ты хоть лавочников-то!
1
Тетушка (фр.).
– Пугну, ma tante, пугну… Я нарочно как-нибудь заеду к вам… Мы их созовем всех – я и пугну. А сегодня неловко, сегодня Новый год.
– Да ведь они и сегодня ко мне лезли. Вот и дворники… Подай им за воду. Приходят поздравлять с Новым годом и за воду требуют… Маша им дает три рубля на чай, а они за воду… Все, все… словно сговорились. Ездила я тут к Спасителю на Петербургскую сторону… Брала карету… Приехала и говорю: а за деньгами потом зайди… Так что же ты думаешь?.. Не уходит кучер из прихожей, да и только. Бились, бились – отдали. И то уж Маша ему из своих… Звание не уважают… Как с простой мужичкой… Только отец Кирилл да Маша и услаждают мою жизнь. Вы Машу-то у меня не забудьте… Суньте ей на Новый год.