Цветы лазоревые. Юмористические рассказы

Лейкин Николай Александрович

– Что же говорит Виктор Гюго о приданом? – тихо спросила она.

– Простите… Я взволнован… Я путаюсь… Я задыхаюсь от негодования… Ангельское непорочное сердце девушки и лавки в Никольском рынке! Какая пошлость! Простите… А два буксирных парохода? Они не ваши?

– Нет, наши. Но пароходы папаша дает за сестрой Лидией… Ей и дачу…

– Ну, немножко полегче. И больше в придачу к вам ничего?

– По участку леса в Белозерском уезде…

– Боже милостивый! – схватился за голову молодой человек и быстро вскочил с места.

– Что с вами? – спросила девушка.

Молодой

человек стоял перед ней с приложенной рукой к сердцу.

– Варвара Григорьевна… – начал он. – Ежели бы я вас не любил тою чистою, святою любовью, которой я люблю, я негодовал бы… Но я боготворю вас… Я готов молиться на вас… Я… я готов принести свою жизнь в жертву за вас… Я люблю вас безумною страстью… Будьте моей подругой на тернистом жизненном пути… Я прошу у вас вашу руку и сердце. Ответьте: «да» или «нет»… Но предупреждаю вас… Ваш отказ при моем твердом характере может подвинуть меня на самоубийство. Я жду вашего ответа.

Молодой человек закрыл лицо руками и смотрел на девицу сквозь пальцы. Она сидела совсем потупившись и перебирала руками складки своего платья.

– Я согласна… Но надо у папеньки и у маменьки спросить, – прошептала она.

Кое-что о разводе

Вечер. Седой старик-купец, остриженный по-русски, очень благообразный, со строгим лицом, обрамленным густой бородою, читал около лампы газету сквозь большие круглые серебряные очки, иронически улыбался и потрясал головой.

– Пожалуйте чай кушать, папенька… Самовар давно уже подан… – сказала старику молодая, красивая невестка, звякнула связкой ключей и направилась в столовую.

– Сейчас идем, – отвечал старик, сложил газету, снял с носа очки и, покрякивая, стал подниматься со стула, на котором сидел. – Все об разводе нынче в газетах-то пишут, все об разводе… – говорил он, обращаясь к сыну, молодому человеку с русой бородкой. – На баб жалуются; жены, вишь ты, мужьям своим не верны стали, полюбовников от мужей заводить начали.

– Да ведь это и взаправду-с… – откликнулся сын. – Ужасти, какую нравственность на себя замужние женщины нониче взяли! Так подчас действуют, что с ними и не сообразишь.

– А кто виноват? Сами мужья виноваты, что сообразить трудно. Слишком много воли дали женам.

– Ничего не поделаешь-с… Современность того требует, чтобы волю давали.

– Врешь… Какая тут современность! Держи жену в строгости – и не посмеет она баловаться.

– Хуже-с… Алексей ли Панфилыч, кажись, свою супругу в строгости не держит? А какие она колена-то супротив него выкидывает! То офицер, то дьякон, то околоточный…

– Что Алексей Панфилыч! Алексей Панфилыч – пьющий человек. Да и когда ему строгостью заниматься, коли он с одново по трактирам мотается?

– Однако же, каждый день от него Марье Потаповне потасовка… Без электрического освещения под глазами она месяца одного не ходит.

– Не в этом сила! – махнул рукой старик. – Пойдем чай пить, – сказал он.

В столовой на столе весело пыхтел самовар. Сели.

– Вам, папашенька, внакладку прикажете? – спросила невестка.

– Знаешь ведь, что первый

стакан я всегда внакладку пью, так чего же спрашиваешь, – отвечал старик. – Вот Алена у нас загуливать не станет, коли мы ее в строгости держим, – кивнул он на невестку.

– Зачем же я буду, папашенька, от мужа загуливать, ежели муж меня ужасти как любит? Ведь ежели Марья Потаповна начала от мужа каламбуры на стороне делать, так это оттого, что Алексей Панфилыч сами перестали себя соблюдать и на стороне арфянку завели. Они арфянку, а она околоточного…

Старик нахмурился.

– А вот за эти самые слова, коли бы муж совре менности-то не придерживался, за косу тебя следует, – сказал он.

– За что же-с? Помилуйте… – удивленно раскрыла глаза невестка.

– Как же ты смеешь мужа с женой сравнивать! Мало ли, что муж делает… И какую такую собственную праву имеет жена, чтобы мужу на отместку?..

– Да ведь всякую жену горе возьмет, ежели муж на стороне с другой гуляет.

– Верно. Я мужа и не оправдываю. Женатый человек должен содержать себя солидарно, от посторонних баб отплевываться. Но ежели уж с мужем такой грех случился, а жену горе взяло – то ты проси мужа честью, чтобы он оставил свое баловство, плачь, тер зайся, приласкайся к нему, как следовает доброй жене, прельсти его прелестию и лукавством – и забудет он разлучницу свою. А то вдруг в отместку самой раз лучника заводить! Нет, уж это не модель. За это вашу сестру по головке гладить нечего, а расказнить вас мало.

Молодая женщина заморгала слезливо глазами. Муж подошел к ней и обнял ее.

– Ну, полно, Аленушка… Что ты… Чего ты испугалась? Ведь все эти папашенькины слова не к тебе относятся, а к женам, которые от мужей своих загуливают, – сказал он.

– Верно, – согласился старик. – Но и она должна все это чувствовать и на нос себе мотать. Ты, примерно, поедешь летом в Нижний на ярмарку, а ей вдруг в голову вступит, что ты там гульбу затеял с арфянками, да она и вздумает завести себе друга милого… Тогда что?.. Конечно, у нас этого случиться не может, потому что мы живем все вкупе, не поделимшись, – прибавил он. – Ты уедешь, так я останусь и следить буду… А ежели я умру?.. Так вот, значит, и лучше дело-то, коли она мое наставление послушает.

– Никогда мне ничего этого вздуматься не может, потому я на верность Петра Митрофаныча вот как на эту каменную стену надеюсь… – отвечала молодая женщина и улыбнулась, отерев слезы.

Муж, увидя оборот дела со слез на улыбку, шутливо погрозил жене пальцем.

– Смотри, Еленушка! – сказал он. – Как что услышу про тебя – сейчас разведусь с тобой. Ты ступай в сторону, а я – в другую.

– Врешь, брат, не разведешься, – сказал старик. – Что раз связано, то уже не развергается. Вот оттого-то бабы и балуются, что им разные мысли о разводе внушают. Не развод тут нужен, а запереть спервоначала жену в темную на недельку, а потом из хорошей-то жизни да в черное тело и пересадить впредь до исправления. Была барыней – пусть взаместо кухарки действует. Сидела в чистой горнице с кедровыми орехами в руках – в кухню ступай и возись около печки с ухватом.