Цветы подо льдом

Юинг Джин Росс

Ее дыхание касалось его уха, когда она вслед за Изабель начала повторять:

Я расскажу тебе о четырех великих городах первого клана небаИ о бессмертных людях, в них живущих.На востоке – Гориас, город сверкающих алмазов;На севере – Фабиас, спящий под своей единственной звездой;На юге – Финиас, с высокими сверкающими башнями пред его полями;На западе – Мюриас, город тайных садов у океана.

Доминик наклонился к ней. Слушая Кэтриону, он остро ощущал

ее аромат и тепло, сознавая, что каждое переводимое слово несет особое, невысказанное послание.

Ты и я принадлежим к разным мирам,У нас нет ничего общего.Убирайся домой, взбалмошный глупец, оставь меня в покое.И не дари мне своего сердца, сумасшедший человек, —Мне оно не нужно!

Тем временем женщина продолжала:

В день, когда был сотворен Адам, вознесся великий вздох,И дети неба бесследно исчезли, будто кружево на волнах.Потом появилась Ева, и Адам послал ее посмотреть,Что она сможет найти в большом мире.Ева пошла в Гориас, нашла там пламяИ спрятала его в своем сердце.Потом она пошла в Финиас и нашла там стрелу белой молнии.Ева утаила ее в уме.Ночью она пришла в Фабиас и нашла звезду в его садах.Она схоронила ее во тьме, в своей утробе,И пошла на запад, в Мюриас, где подобрала у берега океанскую волну.Ее Ева утопила в своей крови.

Доминик чувствовал себя здесь посторонним. Если кто-то из этих людей смотрел на него, наверное, они видели в его глазах растерянность.

Снова услышав голос Кэтрионы, он прикрыл веки.

Вернувшись к Адаму, Ева отдала ему огонь ГориасаИ стрелу белой молнии из Финиаса.Она рассказала ему о ночной звезде ФабиасаИ обещала разделить с ним ту звезду и ту темноту.Но когда он спросил, что она нашла в Мюриасе,Ева сказала, что не нашла ничего,И Адам ей поверил.Шло время, и соленая волна из крови ЕвыТайно проникала к их чадам;Безумолчный прибой волновался в сердцах детей,Делая их такими же неуемными, как волна,И обреченными на вечную тоску.

– Так, значит, она солгала ему? – прошептал Доминик. Дыхание Кэтрионы участилось.

– Женщины всегда лгут мужчинам. Кто сказал, что она должна была отдать ему все и ничего не оставить себе?

Голос Изабель смолк, и люди начали аплодировать.

– Теперь ваша очередь. – Кэтриона провела рукой по его плечу, оставляя на нем огненный след пальцев. – Если хотите, чтобы я пришла к вам сегодня ночью, вы сделаете это, – добавила она и подтолкнула его в центр круга.

Доминик содрогнулся, пытаясь подавить порыв вожделения, но оно пробилось сквозь заслон воли и выдало его.

– Почему сегодня? – спросил он прерывающимся голосом. – Вы хотите, чтобы я развеял сжигающую вас тоску, нырнув в вашу бездонную глубину? – Доминик взглянул на нее и увидел жажду в ее глазах. Он был тронут ее отчаянным героизмом. Если можно прикосновением исцелить хоть часть ее глубокого

горя, она должна получить ласку. – Если вы придете ко мне, я почту это за честь. – Он сделал несколько нерешительных шагов в центр круга, остановился и поклонился. Спиртное бурлило у него в желудке, торфяный вкус виски согревал рот, но в голове была пустота. Он не умел петь, не знал никаких историй и к тому же был сильно пьян.

– Не уверен, что... – запинаясь начал он. – Увы, я не говорю по-гэльски...

И вдруг на память ему пришли строки единственного стихотворения, которое он знал наизусть. Повернувшись к Кэтрионе, чтобы смотреть прямо ей в лицо, Доминик начал декламировать:

Она идет во всей красе —Светла, как ночь ее страны.Вся глубь небес и звезды всеВ ее очах заключены,Как солнце в утренней росе...

Это были стихи, написанные его другом, еще одним шотландцем – лордом Байроном.

Когда Доминик шел обратно к своему месту, позади него гремели аплодисменты. Только тут он понял, что прочитал оду целомудрию.

Отведенная Доминику комната находилась в одной из орудийных башен, из окна которой открывался такой чудесный вид, что просто дух захватывало: озеро, горы и бездонный сине-черный бархат неба. Отражающиеся в темных водах звезды блестели как бриллианты.

Под ночь она пришла в Фабиас и нашла звезду в его садах.Она схоронила ее во тьме, в своей утробе.

Он оставил горящей одну свечу. Мерцающее пламя бросало тени на мрачные своды. Обстановка – тяжелая темная мебель – не менялась здесь с шестнадцатого столетия. Танцующие блики перемещались по тыльной стороне его рук, лежащих на амбразуре окна. Доминик стоял неподвижно, прикрыв наготу наброшенным на плечи халатом, – любовник, ожидающий свою возлюбленную.

Боже милостивый! Неужели он настолько пьян? В голове его не было ясности, и он не мог найти нужные слова. Ему было ясно только одно – свирепый огонь желания уже не подавить. Сегодня она придет к нему не в радости – она придет в печали, так честно ли играть на ее горе? А если ничего не делать? Будет ли это благородно с его стороны? Но как он может ей что-то сказать, когда его плоть уже вынесла свое решение?

Свет заколебался, и послышалось шуршание шелка. Кто-то мягко ступил в комнату и закрыл дверь.

– После нашего изнурительного и целомудренного путешествия в холмах, после многих дней благочестивого воздержания вы желаете вновь стать моей возлюбленной? – не оборачиваясь спросил он. – Именно в эту ночь, в этой башне над водой, заполненной звездами?

– Да, я хочу этого.

Он отвернулся от окна. Кэтриона стояла, прижав к бокам стиснутые кулаки, на щеках алели два ярких пятна, губы были белы. Он знал, что только отчаяние подвигло ее на риск, словно она догадывалась о его мыслях. Видимо, Кэтриона предполагала, что он может отказаться, не желая, чтобы его использовали как любовника, когда это надо ей.

– Я сильно пьян, дорогая, и если мы начнем, я уже не смогу остановиться.

– Если мы начнем, остановки не будет. – Голос ее уже не дрожал.

– Тогда с этого момента вы должны стать моей любовницей – такой же, как все другие.

– Как это понимать?

– Вы будете моей, когда мне захочется.

Она опустила глаза, вздохнула глубоко и посмотрела ему в лицо:

– Пока мы вместе, я никогда не откажу вам. Вы можете позвать меня – и я приду по вашему зову. Я ставлю единственное условие: когда мы расстанемся, обещайте, что не будете искать меня, не станете посылать за мной. Не будете снова морочить мне голову умными словами, как вы делали это в Эдинбурге. Согласны?