Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Мысль справедлива и непреложна:
Хочешь сказать – говори осторожно.
Мудрости ты, безусловно, достиг,
Если не враг тебе – твой же язык.
В жизни, в делах домогаясь успеха,
Помни, что рот для успеха – помеха.
Чтоб от провала себя уберечь,
Нужно пресечь нам досужую речь.
Знать не мешает, что многоеденье
Нам ускоряет болезней явленье.
Радости чревоугодья пройдут –
Хвори, болезни, недуги грядут.
Уврачевать ли недуг
Нет, это вовсе не легкое дело.
Чем ослабевшее тело целить,
Лучше болезни бы предотвратить.
Так вот, послушавшись совета Цзиньлянь, Симэнь изменил прежнее намерение. На другой день Лайван собрал вещи, припас в дорогу вьюки, но настал полдень, а все было тихо. Наконец появился хозяин и подозвал его к себе.
– Я за ночь передумал, – начал Симэнь. – Ты только из Ханчжоу вернулся и опять в столицу ехать. Тяжело будет. Пусть Лайбао отправляется, а ты немножко отдохни. Я тебе и тут торговлю найду.
Говорят, слуга предполагает, а хозяин располагает. Лайван и заикнуться не посмел, только поклонился и пошел. А Симэнь передал Лайбао с приказчиком У подарки наставнику, серебро, ткани, а также письма. Двадцать восьмого они пустились в путь, но не о том будет речь.
Зло взяло Лайвана, что вместо него в столицу поедет Лайбао, напился он у себя в комнате и давай беситься: на Хуэйлянь гнев срывал, Симэня грозил убить.
– Ишь, как ты на людей бросаешься, пес клыкастый! Довольно пасть драть! – ругалась на него жена. – Налижется желтой мути и мелет. Не забудь, и у стен есть уши. Ложись да проспись как следует.
Хуэйлянь уложила мужа, а утром пошла в дальние покои к Юйсяо и вызвала Симэня. Встретились они в укромном месте у стены за кухней. Их стерегла у задних ворот Юйсяо. Хуэйлянь была зла на Симэня.
– Вот ты, оказывается, что за человек, – говорила она. – То его посылал, а теперь на попятную? Никакого постоянства! Играют тобой, будто мячиком. Куда ветер дунет, туда и былинка летит. Воздвигни уж себе храм да на шесте надпись сделай: «Обитель преподобного лгуна». Несешь несусветную чушь, словно задницей свистишь, не верю я больше ни единому твоему слову. Я на тебя полагалась, надеялась, а ты ко мне совсем равнодушен.
– Не говори так! – начал, улыбаясь, Симэнь. – Я и впрямь хотел его отправить, но он не знает, где резиденция наставника Цая. Вот и послал Лайбао. Я ему и здесь торговлю найду.
– Какую такую торговлю? – спросила Хуэйлянь.
– Велю ему приказчика подыскать и пусть винную лавку открывает.
Обрадованная Хуэйлянь подробно передала разговор Лайвану, и тот стал ждать дальнейших распоряжений.
Однажды Симэнь вошел в залу и велел позвать Лайвана. На столе лежало шесть узелков с серебром.
– Ты, дорогой мой, порядком утомился от поездки в Ханчжоу, – обратился Симэнь к представшему перед ним Лайвану. – Как же я пошлю тебя в столицу? Ты и в резиденции Цая не бывал, вот и пришлось Лайбао с приказчиком У отправить. Тут в узелках три сотни лянов. Возьми это серебро, подбери себе
Лайван тут же упал на колени и отвесил хозяину земной поклон. Забрав узелки с серебром, он пошел к себе и сказал жене:
– Он свой грех замаливает. Вот триста лянов дал, приказчика велел подыскать. Открывай, говорит, кабачок. Дело доверяет, умаслить хочет.
– А ты на меня ругался, чудо этакое, арестант проклятый! – говорила Хуэйлянь. – Раз копнешь, колодца не выроешь. Всему свой черед.
Видишь, делом обзаводишься. Вот теперь успокойся и остепенись, брось пить и языком молоть.
– Убери серебро, а я на улицу пойду, – сказал он. – Может, приказчика найду.
Проискал он до самого вечера, но подходящего так и не встретил и напился. Жена уложила его спать. И надо ж было тому случиться! Во вторую ночную стражу, как только затих уличный шум, раздался крик: «Воры!».
Хуэйлянь стала будить Лайвана. Он не успел проспаться и протирал глаза. Потом вскочил, схватил дубинку и хотел было бежать ловить воров.
– Гляди, тьма какая, – уговаривала его жена. – Куда тебя несет? Обожди, посмотрим, что будет.
– Воин три года ест-пьет, случая ждет, – отвечал Лайван. – Воры лезут, а я буду сложа руки сидеть?
Он прихватил дубинку и крупными шагами поспешил к задним воротам. На террасе у залы стояла Юйсяо.
– Вор в саду! – во весь голос кричала она.
Лайван бросился в сад. Близ флигеля, у садовой калитки, из тьмы прямо ему под ноги полетела скамейка. Лайван споткнулся и упал. Рядом со свистом вонзился в землю нож. Выскочили слуги и с криком: «Держи вора!» набросились на Лайвана и скрутили его.
– Я ж Лайван, – кричал слуга. – Я за вором гнался, а вы меня хватаете.
Но слуги, ни слова не говоря, осыпали его побоями и потащили к зале, где ярко горели свечи, а на возвышении восседал Симэнь Цин.
– Введите! – крикнул он.
Лайван упал перед ним на колени.
– Слышу – кричат: «Воры!», я и бросился в сад, а меня схватили, – объяснял слуга.
Лайван протянул хозяину нож.
– Скотина и та ласку понимает, а этот ничего ценить не хочет, – говорил Симэнь. – Настоящий убийца! Из Ханчжоу приехал, и я тебя пожалел, триста лянов на дело дал, а ты средь ночи врываешься, убить меня замышляешь, да? Иначе к чему тебе нож? Дайте его сюда, я при свете взгляну.
Это был отточенный до блеска нож с тонким острием. Симэнь пришел в ярость и крикнул слугам:
– Отведите его к себе и отберите мои триста лянов!
Хуэйлянь с плачем встретила приведенного мужа.
– Он бросился вора ловить, – кричала она, – а его за грабителя схватили. Говорила тебе: не ходи, так не послушался. Вот тебе ловушку и подстроили.
Она открыла сундук и вытащила шесть узелков с серебром.
Симэнь развязал узелки и стал рассматривать их содержимое. Только в одном было серебро, в остальных лежали слитки свинца с оловом.