Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
– Как себя чувствуешь, сестрица? – спросила Юэнян.
– У меня ниже груди все болит.
– Вставай, не надо лежать, младенцу повредишь, – посоветовала Юэнян. – А за повивальной бабкой послали. Сейчас придет. Схватки все усиливались.
– Давно за бабкой пошли? – тревожилась хозяйка. – Почему до сих пор нет?
– Лайань ушел, – отозвался Дайань.
– Вот арестантское отродье! – ругалась Юэнян. – Чего тут раздумывать! Ступай скорее! По такому срочному делу нечего было растяпу посылать.
Симэнь кликнул Дайаня:
– Бери скорей мула и поезжай!
– Дело неотложное! Нечего раздумывать! – торопила Юэнян.
Когда Цзиньлянь
– Ох, и набилось народу! – заметила Цзиньлянь. – Духота, нечем дышать! Обыкновенная баба рожает, а глазеют, будто слониха от бремени разрешается.
Наконец появилась повитуха Цай.
– Мое вам почтение, сударыни! – проговорила она. – Кто хозяюшка будет?
– Вот Старшая госпожа, – отвечала Цзяоэр.
Старуха отвесила Юэнян земной поклон.
– Побеспокоили мы тебя, мамаша, – проговорила Юэнян. – Чего ж так долго не приходила?
– Я вам, матушка-сударыня, вот что скажу:
Я – Цай, повитуха, Еще не старуха, И ничуть я не вздорна, Но ловка и проворна. Всюду-всюду поспею, День-деньской в суете я – Мой наряд примелькался, А пучок растрепался. Услужу деликатно Всякой дамочке знатной, Хоть из царского дома – Работенка знакома! Вам полегче немножко – Мне деньжат на одежку. Не рожаете сами – Мну живот кулаками, Пуповину привычно Режет ножик обычный. Третий день наступает, Жив малютка – купаю, Умер – я сокрушаюсь И подальше скрываюсь. Да, зовут меня многие, Так что вечно в дороге я…– Но довольно праздных слов. Прошу осмотреть недужную, – Юэнян указала на постель. – Перед родами, должно быть.
Цай подошла к кровати и ощупала Пинъэр.
– Да, пришел срок, – заключила она и спросила: – А бумагу для приема новорожденного припасли, сударыня?
– Приготовили, – отвечала хозяйка и обернулась к Сяоюй: – Ступай ко мне в спальню и принеси побыстрей.
– Гляди, повитуха Цай явилась, – сказала, обращаясь к Цзиньлянь, Юйлоу. – Пойдем посмотрим.
У Цзиньлянь такого желания не было.
– Иди, если хочешь, – проговорила она, – а мне там делать нечего. Конечно, она ребенком обзаводится, ей счастье. Как тут не глазеть! Не права я оказалась: рано, говорю, ей рожать, в восьмой луне разве что будет. Так Старшая на меня ни с того ни с сего накинулась. Только на грех навела.
– А я тоже говорила, что в шестой луне подойдет, – заметила Юйлоу.
– Значит, тоже не подумавши болтала, – упрекнула Цзиньлянь. – Ну, давай прикинем! К нам она пришла в восьмой луне прошлого года. Не девицей явилась, а мужа успела похоронить. Как говорится, там понесла, а тут растить будет. Ну, сколько с ней хозяин встречался! Чтобы понести, все-таки
Пока они толковали, из дальних покоев вышла Сяоюй. Под мышкой она несла травяную бумагу, бинты и тюфячок.
– Гляди, – показала Юйлоу. – Старшая себе приготовила, а пришлось Шестой уступить.
– Одна – старшая, другая – младшая, – тут же отозвалась Цзиньлянь, – и обе друг перед дружкой стараются, мечтают наследника растить. А раз нет настоящего наследника, так хоть какого подавай. А мы с тобой из тех кур, которые яиц не несут. Нас, значит, под нож. И чего бегают, чего хлопочут! Такое сокровище и собака жрать не станет! Ишь, сколько радости, а все впустую!
– Что это ты говоришь, сестрица? – недоумевала Юйлоу.
Заметив, что Юйлоу ее не поддерживает, Цзиньлянь умолкла и опустив голову, стала перебирать юбку, потом, ухватившись за колонну, начала переминаться с ноги на ногу и грызть семечки.
Между тем весть дошла и до Сюээ. Она так торопилась, что в тени споткнулась о ступеньку и чуть было не растянулась.
– Гляди-ка! – указывая на нее, заговорила Цзиньлянь. – И чего несется, как угорелая, рабское отродье! Ишь усердствует, себя бы пожалела! Смотри, упадешь, зубов недосчитаешься – тоже чего-то стоят! Полынь сбывает да соль всучивает – горечь отбить. Думает, небось, с рождением сына и ее чиновничьей шапкой венчают.
Через некоторое время в спальне раздался пронзительный крик, возвестивший о появлении новорожденного.
– Прошу передать его милости хозяину, чтобы на радости подарок готовил, – сказала старуха Цай. – Сын на свет явился.
Юэнян поведала счастливую весть Симэню, и тот, поспешно обмыв руки, возжег благовония в наполненной курильнице перед алтарем Неба, Земли и предков, дав обет заказать большой благодарственный молебен о здравии матери и младенца, о благополучном разрешении от бремени и о счастье новорожденного с принесением ста двадцати жертв [10].
Когда весь дом ликовал от радости, досада с еще большей силой охватила Цзиньлянь. Она удалилась к себе в спальню, заперлась и, упав на кровать, заплакала.
Шел тогда двадцать первый день шестой луны года бин-шэнь под девизом Порядка и Гармонии [11].
Да,
Как часты в нашей жизни неудачи, Но мало с кем об этом посудачишь.Старуха Цай приняла младенца, отрезала пуповину и спрятала детское место. Потом она приготовила успокоительный отвар, напоила им роженицу и уложила ребенка.
Юэнян пригласила бабку в дальние покои, где угостила вином и закусками. Перед уходом Симэнь наградил повитуху слитком серебра весом в пять лянов и пообещал одарить куском атласа, когда она придет мыть младенца на третий день после родов. Старуха на все лады благодарила хозяина.
Симэнь вошел в спальню и залюбовался полным беленьким сыном. Отец прямо-таки ликовал от радости, которую разделяла с ним вся семья. Он и на ночь остался у Ли Пинъэр, и все глядел, не отрываясь, на сына.
На другой день Симэнь встал рано, до рассвета, и, передав слугам десять квадратных коробок с лапшой долголетия, наказал разнести их родным и соседям.