Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй

Автор неизвестен

Цзиньлянь взяла цитру и, положив на колени, едва слышно заиграла «Воды реки», желая развеять тоску, потом было прилегла, не раздеваясь, но ей не спалось. Вот и пришлось

Одетою у ширмы прикорнув,

Тоскливо отойти одной ко сну.

Вдруг послышался звон колокольцев под стрехой, и ей почудилось, что стучат в дверь – идет Симэнь. Она велела Чуньмэй поглядеть.

– Вы ослышались, матушка, – говорила Чуньмэй. – Это ветер переметает снег.

Цзиньлянь запела:

Слышу ветра треск и завыванье, Снежный пух в окне клубится, Ночью белою не спится…

Тут замигал светильник. Цзиньлянь хотела было поправить, но Симэнь не появлялся, и у нее пропала охота даже двигаться.

Она продолжала:

Ароматы

жечь прошло желанье… Даже свет поправить в комнате мне лень. Как три осени подряд, тянулся день, Ночь – как будто три бессонных лета Протоскую в полусне полуодета. Страшно дней грядущих ожиданье, Ведь несут они одно страданье… Вновь встают в душе воспоминанья Причиненных мне тобою тяжких мук, Бесконечные любви терзанья Даже в дни былых сплетений жарких рук… Ночь бездонна, сердцу не забыть его, Зря моя весна ушла стремительно. Долго не живет любовь на свете, Ты к другой ушел, а после – к третьей… И начало прячется в тумане, И конец — в бессмысленном обмане.

Между тем в первую, должно быть, ночную стражу от Ся Лунси воротился Симэнь. Было пасмурно, шел снег с дождем и, оседая на одежду, сразу таял. Симэнь подстегнул коня. Слуга бежал впереди, освещая фонарем путь.

Симэнь прошел не в дальние покои, а прямо к Ли Пинъэр. Она стряхнула с него мокрый снег и помогла снять темный бархатный наперсник с изображением льва, белую шелковую куртку наездника, атласную парадную шапку, соболий башлык и отороченные коричневым мехом черные сапоги. Оставшись в широкой шелковой рубашке, Симэнь сел на кровать и спросил:

– Как сын? Уснул?

– Наигрался и недавно уснул, – ответила Пинъэр.

– Тогда не беспокой, пусть спит.

Инчунь подала чай.

– Рановато вернулся, – заметила Пинъэр.

– Я Ся Лунси коня подарил, вот он меня и угощал, – объяснял Симэнь. – Певцов пригласил. Посидели немного, вижу – снег пошел. Вот домой и поспешил.

– Озяб, небось, в такую-то метель? – спрашивала Пинъэр. – Хочешь, велю вина подогреть.

– Да, пусть подогреет виноградного, – согласился Симэнь. – А то у него самодельное пили – хризантемовую настойку. Пьешь и брезгуешь. Ни вкусу, ни аромату. Только пригубил из вежливости.

Инчунь накрыла стол. Были тут блюда с соленой курятиной, яства, фрукты и овощи. Ли Пинъэр подсела сбоку. Под столом им грела ноги небольшая жаровня.

Они пировали, а покинутая Цзиньлянь сидела на кровати в пустой холодной комнате, прижимая к груди свою цитру. Выгоревший светильник едва-едва мерцал. Ей хотелось спать, но она не ложилась, дремала и время от времени содрогалась от холода. Она все еще ждала Симэня. Потом не выдержала: освобождая волосы, сняла головную сетку, опустила наполовину полог и забралась под одеяло.

Да,

В постели холодно и пусто, не хочу Спать – низко опускаю полога парчу, Знать не могла я, что меня покинешь ты. Звать – не зову тебя, и сердца пыл остыл! Она опять запела: Тебя, изменник, презираю всей душой! Лишь гнев живет во мне, любви уж никакой!

Цзиньлянь позвала Чуньмэй:

– Ступай взгляни еще, не идет ли батюшка. Да быстрей возвращайся!

Чуньмэй вышла.

– Матушка! – немного погодя обратилась она к хозяйке. – Вы думаете, он не пришел? Да он давным-давно дома. У матушки Шестой преспокойно пирует.

Не услышь такого Цзиньлянь, все б шло своим чередом, а тут ее будто ножом по сердцу полоснули.

– Ах он, изменник проклятый! – выругалась она, и у нее градом полились слезы.

Цзиньлянь громче обычного заиграла на цитре и запела:

Суд убийцу дерзкого порой прощает, Сердце девичье измен не забывает, Бог поправшего любовь да покарает! Все

мне прошлое вокруг напоминает… Я люблю его безмерно и бессильно, Сердцу нежному одна тоски причина, Лишь одна его снедает грусть-кручина, Слез уже не удержать – текут обильно! Я зову тебя, бандит и шаромыжник! Для тебя солена, для тебя остра я, Хочешь – сладким сахаром во рту растаю? Что б ты мог разнообразьем насладиться Буду хрупкой, словно черепица, А назавтра – толстой, как булыжник. Но ты меня оставил, блудодей, Персик сладкий, сочный позабыл, Крутишься с другою, что ни день – Финик сморщенный тебя пленил. Я ошиблась, обнаживши грудь, Но теперь меня не обмануть!

Припев:

Ночь бездонна, сердцу не забыть его, Зря моя весна ушла стремительно. И начало прячется в тумане, И конец — в бессмысленном обмане.

И далее:

Да, бабой лучше не родись – В чужих руках судьба и жизнь. Глупо каюсь я в слезах, Что любимый – вертопрах. «С первой встречи нашей, милый, Будем вместе до могилы», – Так мечтаем мы, дурехи, Бабьи головы, ой, плохи! Скрыли тучи горы Чу [1], Смыли волны Синий мост [2], Я к тебе в мечтах лечу, Встреча, как сиянье звезд, Далека. Моря и реки Пики гор и города Разделили нас навеки Мириадами преград. Были рядом, и тогда В том единстве было скучно Разлученным жизнью душам. Мост сметен – кругом вода! Разобщились берега. И ручьев соленых сток Унесла волна в песок. Писем нет, и мой бессмыслен крик, Кому мне про любовь свою сказать, Напрасно вновь стремлюсь на Янский пик [3]– Земля черства, а Небо – не достать! Душа во мне затрепетала вдруг… Постой! Я знаю – в этот самый миг, Мой искуситель дорогой, мой друг, В чужое лоно страсти ты проник.

Припев:

Ночь бездонна, сердцу не забыть его, Зря моя весна ушла стремительно. И начало прячется в тумане, И конец — в бессмысленном обмане.

Пируя с Пинъэр, Симэнь услыхал игру на цитре и спросил:

– Кто это играет?

– Матушка Пятая, – ответила Инчунь.

– Она, оказывается, еще не спит? – удивилась Пинъэр. – Сючунь, ступай, позови матушку Пятую. Скажи, матушка, мол, приглашает.

Сючунь удалилась, а Пинъэр велела Инчунь приготовить ей за столом место, поставить чарку и припасти палочки.

Наконец появилась Сючунь.

– Матушка Пятая уж и волосы распустила, не придет, – объявила она.

– Инчунь! Пойди теперь ты позови, – не унималась Пинъэр. – Скажи, матушка с батюшкой приглашают.

– Калитка заперта, и огня нет, – сказала вернувшаяся Инчунь. – Спать, наверное, легла.

– Не верю я этой негоднице! – заявил Симэнь. – Пойдем вместе и приведем сюда. В шашки сыграем.

И они с Пинъэр пошли вместе. Долго стучали в садовую калитку, пока им не открыла Чуньмэй. Симэнь повел за руку Пинъэр прямо в спальню Цзиньлянь. Она сидела, прижавшись к пологу. Рядом лежала цитра.