Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)
Шрифт:
Ван Шестая, казалось, опьянела от страсти. Обессилевшая и неподвижная, лежа на подушках, она непрерывно бормотала:
– Милый, ты слишком большой сегодня, я, развратная женщина, могу умереть от тебя.
И немного погодя она прошептала:
– Молю тебя, во что бы то ни стало, погоди немного, тебе еще придется поработать в заднем дворике.
Симэнь Цин перевернул Ван на кровати лицом вниз и продолжил игру. Поддерживая ноги женщины, Симэнь Цин изо всех сил давил на нее, и звуки, возникавшие от давления, слышались непрерывно.
– Дорогой, дави хорошенько меня, распутницу, не прекращай, а еще попрошу
Симэнь Цин пододвинул свечу поближе. Он велел женщине лечь под него и, раздвинув ноги, сам сел сверху, стал притягивать ее ноги к себе и, опускаясь на корточки, поднимать их. Ван Шестая внизу одной рукой поглаживала свое влагалище, загибала ноги и двигалась в направлении Симэнь Цина, непрерывно издавая стонущие звуки.
– Как воротится твой муженек, я его с Лайбао и Цуй Бэнем в Янчжоу за солью пошлю, – говорил Симэнь. – А соль продадут, в Хучжоу отправлю, за шелком. Как ты на это смотришь?
– Куда хочешь, туда и отправляй, мой милый, – отвечала Ван. – Лишь бы дома без дела не сидел, рогатый. Да! А кто же в лавке будет?
– Бэнь Дичуаня можно поставить, – говорил Симэнь. – Пусть за него торгует.
– Ну и ладно! – соглашалась она. – Пусть Бэнь торгует.
Они и не подозревали, что их подслушивал и подсматривал, к великому своему удовольствию, Циньтун.
Между тем из кухни вышел Дайань.
– Чего ты тут подслушиваешь? – шлепнув по плечу Циньтуна, сказал он. – Пойдем лучше прогуляемся, пока они не встали.
Они вышли на улицу.
– Знаешь, сзади в переулке хорошие девочки появились, – говорил Дайань. – Я на лошади мимо дома Лу Длинноногого проезжал и видел. Одну зовут Цзиньэр, другую – Сайэр. Лет по семнадцати, не больше. Малышей здесь оставим, а сами туда заглянем. – Дайань кликнул слуг-подростков: – Вы тут поглядите, а мы ненадолго отлучимся по нужде. Если понадобимся, сзади в переулке поищите.
Светила луна, когда оба вышли за ворота. Надобно сказать, что направились они прямо в веселый дом в переулке Бабочек, который сплошь состоял из таких домов, и насчитывалось их больше дюжины.
Подвыпивший Дайань долго стучался в дверь. Наконец ему открыли. За столом под лампой хозяин Лу Длинноногий со своей женой, содержательницей дома, взвешивал на желтом безмене серебро.
Едва завидев демонами ворвавшихся в комнату Дайаня и Циньтуна, они сейчас же задули лампу. Хозяин узнал Дайаня, доверенного слугу надзирателя Симэня, и предложил гостям присаживаться.
– Позови-ка тех двух барышень, – сказал Дайань. – Пусть споют, и мы уйдем.
– Поздновато вы пожаловали, господа, – отвечал хозяин. – К ним только что прошли посетители.
Дайань, ни слова не говоря, направился внутрь помещения. При потушенном свете было темно, как в пещере. В полоске лунного света, падавшего на кан, виднелись белые войлочные шапки винокуров. Один спал на кане, другой разувался.
– Кого это несет? – спросил он Дайаня.
– Я пришел, мать твою в глаз! – крикнул Дайань и, размахнувшись, двинул винокура кулаком.
– Ай-я! – крикнул винокур и, как был босой, бросился наружу.
За ним последовал и другой, разбуженный криками. Дайань велел зажечь огонь.
– У, дикари, босяки проклятые! – ругался он. – Еще спрашивает: кого несет! Спасибо пусть говорит, что не стал связываться.
Лу Длинноногий внес зажженный фонарь.
– Не гневайтесь, судари, прошу вас! – отвешивая поклоны, успокаивал он слуг Симэня. – А его простите милостиво. Заезжий он.
Длинноногий вызвал Цзиньэр и Сайэр и велел им спеть. Появились певички с высокими прическами, в белоснежных кофтах. На одной была красная, на другой – зеленая шелковая безрукавка.
– Не ожидали мы вас в такой поздний час, – проговорили они.
На столе появились четыре блюда со свежими овощами, а также утиные яйца, креветки, маринованная рыба, свинина и потроха. Дайань обнял Сайэр, а Циньтун подозвал Цзиньэр. Заметив у Сайэр расшитый серебром красный мешочек для благовоний, Дайань достал из рукава носовой платок. Они обменялись подарками. Вскоре подали вино, и Сайэр, наполнив кубок, поднесла Дайаню, а Цзиньэр – Циньтуну. Цзиньэр взяла лютню и запела на мотив «Овечка с горного склона»:
Пеленой цветник накрыла мгла –Как, однако, жизнь в нем тяжела!Ни тебе покоя, ни услады,Ни дыханья легкого прохлады.День-деньской удел твой – без затейУлыбаться и встречать гостей.Без отлучки занимайся деломИ корми весь дом продажным телом.Поработав этак дотемна,Серебро, подарки сдай сполна.Все возьмет хозяйка, не вникая,Я жива иль дух я испускаю.Хоть бы кто спросил: не голодна ль?Как своей мне молодости жаль!Пеленой цветник накрыла мглаРеки слез я горьких пролила.Три года жизни, пять ли лет –Тебя уже на свете нет.Цзиньэр умолкла. Сайэр снова наполнила кубок и поднесла Дайаню, потом взяла лютню и запела:
Тихо в спальню я вошла одна,На стене забытая виднаЗапыленная трехструнка пипа,От ненужности уже осипла.Слабый ветер зарождает стонВ глубине, забывшей лад и тон,Истомил старушку отблеск лунный.Я, прижав, слегка задела струны.Подтянула их, настроила на лад,И мелодий зазвучала гладь,Застенала прежнею любовью.Я примёрзла телом к изголовью.И невольно растопил ледникИз-под камня на сердце родник.Все как прежде в доме, только тихо.Я теней шарахаюсь, трусиха.Все как прежде, только нет тебя.Только пальцы струны рвут, скорбя.