Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)
Шрифт:
– Серебро при матушках наставницах передано счетоводу Чжаю, – докладывал Бэнь. – Договорились напечатать пятьсот копий в папках из набивного атласа, по цене пять фэней за копию, и тысячу в шелковых папках, по три фэня. Все обойдется в пятьдесят пять лянов. Помимо отданных сорока одного ляна и пяти цяней пообещали доставить сюда четырнадцатого утром.
Пинъэр поспешила к себе и вынесла серебряную шкатулку, которую велела Бэню взвесить. Шкатулка потянула пятнадцать лянов.
– Ну вот и отдай, – сказала она. – А сдачу у себя оставь, чтобы ко мне потом не обращаться. Ведь пятнадцатого тебе придется доставить каноны в монастырь.
Бэнь
– Благодарю тебя, брат, – говорила Бэню Пинъэр, – хлопотать заставляю.
– Не извольте беспокоиться, матушка! – отвешивая земной поклон, отвечал Бэнь.
– Серебро отнес? – спросила его Цзиньлянь, когда он поравнялся с женщинами.
– Все передали, – отвечал Бэнь. – Договорились печатать полторы тысячи. Пятьдесят пять лянов будет стоить. Вот матушка Шестая шкатулку дала.
Юйлоу и Цзиньлянь посмотрели шкатулку, но не сказали ни слова.
– Напрасно сестрица Ли серебром швыряется, – заметила Юйлоу, когда Бэнь Дичуань отошел. – Если ребенку суждено жить, то его и палкой не убьешь, а не суждено, так хоть сутры печатай, хоть статуи Будды отливай, все равно не удержишь. Верит она этим монахиням, а ведь чего они только не вытворяют. Хорошо еще я вмешалась, а то б они все серебро утащили. Спасибо, свой человек пошел.
– А что оно ей стоит, по правде говоря? – заметила Цзиньлянь.
Они встали.
– Пойдем к воротам пройдемся? – предложила Цзиньлянь и обратилась к падчерице: – А ты не пойдешь?
– Нет, я не пойду, – отвечала падчерица.
Цзиньлянь с Юйлоу, взявшись за руки, подошли к воротам.
– Ну, как? Дом напротив прибрали? – спросила Пинъаня Цзиньлянь.
– Батюшка вчера осматривал, – отвечал привратник. – Все готово. Склад будет сзади наверху. Уж геомант приходил. Внизу разместится склад с полками для хранения атласа. Выходящие на улицу комнаты предназначаются под лавку. Ее красят и покрывают лаком, а полированный каменный пол будет инкрустирован. Перед лавкой устраиваются навесы. Открытие состоится в будущем месяце.
– А сюцай Вэнь с семьей переехал? – спросила Юйлоу.
– Вчера еще, – отвечал Пинъань. – Батюшка распорядился отнести ему летнюю кровать, два стола и четыре кресла из сложенной сзади мебели.
– А жену у него не видал? – спросила Цзиньлянь. – Какая она из себя?
– Ее вечером в паланкине принесли, – отвечал привратник, – разве разглядишь?
Пока они говорили, вдали показался старик. Ударяя в барабанчик и позванивая укрепленными на нем бубенцами, старик подошел к воротам.
– Это зеркальщик, – сказала Цзиньлянь и, обратившись к Пинъаню, продолжала: – Ступай позови. Он нам зеркала отполирует, а то мои совсем потускнели[13]. Ну, чего ж стоишь, арестант? Зеркальщика зови, а то жди потом. Когда он еще явится?
Пинъань кликнул старика. Тот опустил коромысло и, подойдя к женщинам, поклонился, а потом отошел в сторону.
– Тебе тоже надо полировать? – обратилась Цзиньлянь к Юйлоу. – Вели и твои захватить. – Цзиньлянь кликнула Дайаня: – Ступай ко мне. – сестрицы Чуньмэй возьми большое туалетное зеркало, два маленьких и большое четырехугольное. Все сюда неси.
– А потом к Ланьсян загляни, – попросила Юйлоу. – Скажи, чтобы мои зеркала дала.
Лайань ушел. Немного погодя он явился. В руках у него было восемь больших и маленьких зеркал.
– Вот негодник проклятый! – заругалась Цзиньлянь. – Кто тебе велел все зараз тащить, а? Лень другой раз сходить? Стереть хочешь?
– Сестрица, я что-то не видала раньше этого огромного зеркала, – заметила Юйлоу. – Откуда оно у тебя?
– Да из закладной лавки, – отвечала Цзиньлянь. – Оно такое светлое, сразу мне понравилось. Я и велела у себя поставить. И утром, и вечером отражает. А моих собственных зеркал тут только три.
– А у меня только два, – сказала Юйлоу.
– А эти два чьи же? – спросила Цзиньлянь.
– Сестрицы Чуньмэй, – отвечал слуга. – Она тоже попросила ей отполировать.
– Вот негодяйка! – заворчала Цзиньлянь. – Свои бережет, а перед моими целыми днями вертится. Вот и потускнели, смотреться нельзя.
Зеркала передали старику. Он уселся на раскладную скамеечку и достал ртуть. Не прошло и времени, необходимого для обеда, как ослепительно засверкали все восемь зеркал. Цзиньлянь взяла одно. На нее глядела красавица. Поверхность зеркала походила на чистую гладь осенних вод.
Тому подтверждением стихи:
Как близко лилии цветут,как пышно лотосы раскрылись!Вон чья-то трепетная тень,вон травы на ветру склонились.А средь осеннего прудаколышутся иные стебли.Не промелькнула ль там Чанъэ,поверхность вод едва колебля?Не отрясла ль она пыльцуиль рукавом, или перстамиИ не согрела ль облака,дохнув румяными устами?..Хочу я мотылька поймать, –рукою сделала движенье –И поняла: передо мнойне пруд, а только отраженье.Старик передал зеркала Цзиньлянь, а та велела Лайаню отнести их домой. Юйлоу попросила Пинъаня взять у приказчика Фу пятьдесят медяков, чтобы расплатиться с зеркальщиком. Старик взял деньги, но уходить не собирался.
– Спроси, что он стоит? – обратилась к привратнику Юйлоу. – Может, мало дали.
У старика заблестели глаза. Он вдруг заплакал.
– Хозяйки спрашивают, что с тобой, – обратился Пинъань к зеркальщику.
– Сказать правду, – начал старик, – мне, братец, шестьдесят первый год пошел. Есть у меня сын. Ему двадцать два, пока не женат, дурака валяет, а мне, старику, на жизнь приходится зарабатывать, его содержать. Непутевый он у меня, по улицам шатается, в азартные игры играет. А тут и вовсе в беду попал. Связали его и к начальнику. Обвинили в воровстве и всыпали двадцать палок. Едва он воротился домой, как у матери одежду заложил. Мать от расстройства в постель слегла и с полмесяца не вставала. У меня с ним был серьезный разговор, а потом он ушел из дому. Где я его только не разыскивал! Решил, было, больше не искать, но я уж стар, а он у меня единственный. Кто ж, думаю, меня на тот свет проводит. Да и дома от него никакого проку. Вот каково мое горе. Вот как обижает старика чадо родимое. И всем жалуюсь и проливаю горькие слезы.