Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

Автор неизвестен

– Брат, а зачем ты послал в монастырь Дайаня? – поинтересовался Боцзюэ.

Симэнь рассказал друзьям о страхе, который охватывает Пинъэр всякий раз, когда она остается одна, и продолжал:

– Не появилась ли в доме нечисть? Чтобы ее отогнать, думаю развесить на дверях амулеты. Вот и послал за ними к настоятелю У.

– Нечисть, брат, тут ни при чем, – заявил Се Сида. – Просто нервы у невестки расшатались.

– Брат, а нечисть отогнать не так трудно, – подхватил Боцзюэ. – За городскими воротами в обители Пяти священных гор[2] живет даос Пань. Гонителем нечисти зовется. Как он ловко ее изгоняет! Пять громов небес на них насылает[3].

Амулетами и наговорной водой несет спасение. Ты бы его, брат, пригласил. Ему достаточно заглянуть в спальню невестки. Сразу любую нечисть узрит. А как недуги лечит!

– Может, амулеты от настоятеля У подействуют, – сказал Симэнь. – А не помогут, тогда попрошу тебя со слугой поехать верхом и пригласить даоса Паня.

– Мне, брат, труда не составит, – заявил Боцзюэ. – Я сейчас же за ним пойду. Молю, чтобы Небо сжалилось и чтобы моей невестушке стало полегче. Я сейчас же отправлюсь.

Они поговорили еще немного, выпили чаю и откланялись.

Между тем Дайань привез амулеты, и их развесили на дверях. Однако к вечеру Пинъэр опять охватил страх.

– Покойник вновь приходил за мной, а с ним еще двое, – говорила она Симэню. – Они убежали, как только ты вошел.

– И ты всерьез веришь в эти наваждения?! – успокаивал ее Симэнь. – Не бойся! Брат Ин считает, что у тебя нервы не в порядке. Даос Пань, говорит, из обители Пяти священных гор наговоренной водой лечит и нечисть изгоняет. Завтра с утра попрошу брата Ина за ним сходить. Пусть дом осмотрит и от нечисти избавит, если она завелась.

– А нельзя ли пораньше позвать? – спрашивала Пинъэр. – Покойник ушел разгневанный. Завтра опять за мной придет. Скорей позови даоса.

– Если ты так боишься, может за У Иньэр паланкин послать? – советовал Симэнь. – Пусть у тебя побудет пока.

– Не надо, – покачала головой Пинъэр. – У нее своих забот хватает. Зачем ее отвлекать?

– А если тетушку Фэн? – предложил Симэнь.

Пинъэр кивнула в знак согласия, и хозяин велел Дайаню сходить за тетушкой Фэн, но той не оказалось дома.

– Как только она появится, – передавал слуга Шпильке, – вели ей в хозяйский дом зайти. Ее матушка Шестая зовет.

Тем временем Симэнь наказывал Дайаню:

– Завтра с утра отправишься с дядей Ином в обитель Пяти священных гор за даосом Панем.

Но не о том пойдет речь.

На другой день Пинъэр навестила мать Ван из монастыря милосердной Гуаньинь. Гостья держала в руках коробку с отборным рисом и двумя десятками больших творожных лепешек. В маленькой коробочке лежало с десяток ароматных маринованных баклажанов. Пинъэр велела Инчунь помочь ей сесть на постели и, когда монахиня поклонилась, пригласила ее присаживаться.

– Как мне тяжело, мать наставница! – жаловалась Пинъэр. – А ты и не навестишь. Как сутру напечатали, так и след простыл.

– Матушка, дорогая вы моя! – взмолилась Ван. – Я знать не знала, что вам нездоровится. Только вчера матушка Старшая за мной слугу прислала. А из-за этой сутры, знали бы вы, как я с сестрой Сюэ разругалась. Мы ведь вам печатали, а эта старая потаскуха Сюэ, себе на уме, от печатников целый лян серебра прикарманила, а мне ни гроша не дала. К вам, матушка, придет радость, а ей, распутнице, в ад дорога проложена. Я и сама-то от такого расстройства слегла. Даже к матушке Старшей на день рождения не попала, не поздравила благодетельницу.

– Каждый за свои дела ответит, – говорила Пинъэр. – Она сама знает, что творит. А ссориться вам не следует.

– А кто с ней ссорится! – прервала ее Ван.

– Старшая на тебя рассердилась, – продолжала Пинъэр. – Ты, говорит, не молилась за нее о ниспослании потомства.

– О моя бодхисаттва! – воскликнула

Ван. – И больная, я не переставала читать священное писание. Ровно месяц молилась я о появлении у Старшей сына-наследника. Только вчера миновал месяц, и я вот пришла к вам. Я уж заходила во внутренние покои, виделась с хозяюшкой. Упрекнула она меня. Не знала, говорю, о недугах матушки Шестой и ничего с собой не захватила. Только вот, говорю, принесла немного рису, маринованных баклажанов да творожных лепешек вас угостить. Тогда матушка Старшая велела Сяоюй проводить меня к вам, дорогая вы моя матушка.

Сяоюй открыла коробки и показала содержимое Пинъэр.

– Спасибо за хлопоты, – проговорила больная.

– Инчунь! Подогрей-ка для матушки парочку творожников, – обратилась к горничной монахиня. – А я пока сама покормлю матушку риском.

– Угости чаем матушку наставницу, – распорядилась Пинъэр, когда Инчунь понесла коробки с подарками.

– Чаю я попила у матушки Старшей, – заметила Ван. – Подай рису. Я лучше погляжу, как матушка будет отвар кушать.

Инчунь тут же накрыла стол, расставила четырех сортов сладости и пригласила монахиню. Потом подала Пинъэр чашку рисового отвару, тарелочку ароматных маринованных баклажанов и желтых поджаренных творожников. Инчунь держала в руках пару небольших палочек из слоновой кости, а стоявшая рядом Жуи – чашку. Пинъэр пропустила глотка три отвару, разок откусила творожник и покачала головой.

– Унесите! – прошептала она.

– Пищей насущной жив человек, – говорила монахиня. – Какой вкусный отвар! Скушали бы еще немножко.

– Не невольте меня, – просила больная.

Инчунь убрала с чайного столика посуду. Мать Ван приподняла одеяло и взглянула на исхудавшую Пинъэр.

– До чего ж вы, родимая, похудели! – воскликнула она. – А ведь были здоровехоньки в прошлый раз. Что с вами, матушка?

– В том-то и дело, – подхватила Жуи. – Матушка от расстройства слегла. Батюшка лучших докторов звал. Каждый день лекарства принимала и уж было совсем поправляться стала, а тут в восьмой луне ее дитя, Гуаньгэ, испугали. Матушка дни и ночи напролет волновалась, все думала спасти наследника. Так-то уж себя утруждала, что и спать не ложилась. А когда его не стало, целыми днями рыдала. Горе про себя переживала. А ведь не каменная. Другие горем-то своим поделятся, им полегче делается, а матушка все про себя. Не спросишь – ничего не скажет. Как тут болезни не приключиться?!

– Но что может расстраивать матушку? – недоумевала монахиня. – Ведь ее так любит хозяин. О ней заботится хозяюшка. Ее окружают остальные хозяйки. Не представляю, кто ее расстраивает?

– Вы, мать наставница, ничего не знаете, – заговорила Жуи и велела Сючунь поглядеть, закрыта ли дверь, а то, как водится, путники душу изливают, а притаившийся в траве на ус наматывает. Кормилица продолжала: – Госпожа Пятая матушку со свету сживает. Это она напустила своего кота и перепугала Гуаньгэ. А батюшка как ни допытывался, матушка ни слова не проронила. Потом уж Старшая госпожа все рассказала. Кота батюшка прикончил, а Пятая так и не призналась. Теперь на нас зло срывает. После кончины Гуаньгэ в восьмой луне она сама не своя от радости. Язвит, ехидствует направо – налево, а все, чтобы наша матушка услыхала. Ну как же тут не расстраиваться, как не терзаться. Матушка все глаза выплакала. Вот и слегла. Только Небо знает, какая она добрая. Все про себя переживает. На нас, сестер, хоть бы раз голос повысила. Нравится нашей матушке, скажем, платье, так она его до тех пор не наденет, пока у других такого же не будет, вряд ли кто в доме не удостоверился в ее доброте. Только другая подарок возьмет, а за глаза про нее же наговаривает.