Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

Автор неизвестен

– Как же так можно?! – удивилась монахиня Ван.

– Так вот и делают, – продолжала Жуи. – Бывает, придет к Пятой почтенная Пань, а у нее хозяин на ночь останется. Она старую мать к нашей хозяюшке проводит. А матушка наша чего ей только не даст?! И обуться, и одеться, и серебра вручит. А госпожа Пятая все равно недовольна.

– Ну будет уж тебе про нее говорить! – оборвала кормилицу Пинъэр. – Я все равно не жилец на этом свете. Пусть себе поступает как знает. Небо в безмолвии своем величаво.

– О, Будда милосердный! – воскликнула монахиня. –

Как вы великодушны, матушка! Небо видит доброту вашу и воздаст вам в грядущем.

– На что же мне еще надеяться, мать наставница? – спрашивала Пинъэр. – Я ж лишилась сына, меня изводит недуг. Будь я даже бесплотным духом, мне шагу не ступить. Хотела бы я дать вам, мать наставница, серебра. Когда меня не будет, прошу вас, позовите инокинь, сестер ваших, помолитесь за меня, многогрешную, почитайте «Канон об очищении от крови»[4].

– Бодхисаттва милосердная! – воскликнула Ван. – Ваше беспокойство излишне, уверяю вас. Небо сжалится над вами за доброту вашу сердечную и избавит вас, матушка, от мук тяжких. Небо спасет и сохранит вас.

Во время их беседы появился Циньтун.

– Батюшка велел прибрать спальню, – сказал он, обращаясь к Инчунь. – Сейчас господин Хуа придет навестить матушку. Они в передней ожидают.

– Я пока пройду в ту комнату, – сказала, вставая, монахиня.

– Только прошу вас, мать наставница, побудьте потом со мной, – наказывала ей Пинъэр. – Мне еще с вами поговорить надобно.

– Я останусь, матушка, не волнуйтесь, – заверила ее Ван.

Немного погодя в спальню вошел Хуа Цзыю, сопровождаемый Симэнем.

– Не знал я, что ты больна, – обратился он к молча лежавшей Пинъэр. – Только что здешний слуга сказал. Завтра жена придет тебя проведать.

– Весьма тронута вашим вниманием, – только и проговорила Пинъэр и повернулась к стене.

Хуа Цзыю посидел немного и вернулся в переднюю постройку.

– Мой покойный дядюшка в бытность свою правителем Гуаннань[5], – говорил Симэню шурин Хуа, – приобрел настойку гинуры. При женских болезнях рекомендуется пять фэней с вином принять. Кровотечения сразу приостановятся. Почему бы ей не попробовать? Ведь у нее настойка должна быть.

– Принимала, – сказал Симэнь. – Был у меня здешний правитель Ху. О болезни разговорились. Советовал пальмовую золу с петушьим гребнем смешать и с вином выпить. На день кровотечения прекратились, а потом еще хуже стало.

– Тогда плохи дела, зятюшка, – заключил Хуа Цзыю. – Не присмотреть ли вам загодя доски для гроба? А жене я велю завтра же ее навестить.

Хуа Цзыю встал и начал откланиваться. Как Симэнь ни просил его посидеть еще, он удалился.

Жуи и Инчунь меняли Пинъэр подстилку, когда в спальне появилась тетушка Фэн и, приблизившись к больной, поклонилась.

– Что ж ты, дорогая мамаша, больную матушку нашу не навестишь? – обратилась к вошедшей Жуи. – Батюшка за тобой Дайаня посылал, у тебя и дверь на замке. Где ты только пропадаешь?

– Всех забот не перескажешь, – начала тетушка Фэн. – Целыми

днями из монастырей не вылезаю. Все к учению Буддову приобщаюсь. С раннего утра из дому выхожу и, как ни кручусь, возвращаюсь больше затемно. А дома тебя уж поджидает монах – то отец Чжан, то отец Ли, а то отец Ван[6].

– Не при матери Ван будь сказано, как вы, мамаша, со всеми управляетесь? – полюбопытствовала Жуи.

– Вот болтушка! – Пинъэр улыбнулась.

– Без тебя, мамаша, матушка наша рисинки в рот не брала, – говорила Жуи, – от болей страдала. А стоило тебе прийти, матушка даже заулыбалась. Побудь с ней. Авось и поправится.

– В исцелении матушки я любого лейб-медика за пояс заткну, – тетушка Фэн засмеялась, а потом запустила руку под одеяло и коснулась Пинъэр. – Да, матушка, до чего ж вы исхудали! За нуждой встаете?

– Если бы! – заметила Инчунь. – До сих пор матушка с нашей помощью кое-как поднималась, а последние дни лежит. Раза по три за день подстилку меняем.

– И с чего только кровь идет? – говорила Жуи. – Ведь матушка почти и в рот ничего не берет.

Тем временем в спальню вошел Симэнь.

– А, вот и сама мамаша пожаловала! – воскликнул он, заметив тетушку Фэн. – Бывало, ты чаще заглядывала. Куда ж это ты запропала, а?

– Как пропала, батюшка! – возразила старуха. – Время засолов приспело. Деньжонок наскребла и с соленьями эти дни возилась. А то, чего доброго, думаю, угораздит кого в гости заявиться, соленьями и угощу. У меня ведь вольных денег не водится. Вот впрок и припасаю, чтоб потом по лавкам не ходить.

– Что же ты мне раньше-то не сказала? – удивился Симэнь. – У меня только что в поместье овощи собрали. Выделили бы тебе пару гряд, на целый год хватило бы.

– Да разве я решилась бы вас беспокоить, батюшка?! – воскликнула старуха и вышла в соседнюю комнату.

Симэнь Цин сел на край кровати. Рядом с горящими благовониями стояла Инчунь.

– Как себя чувствуешь? – спросил Симэнь больную, а потом обернулся к Инчунь: – А как во время завтрака? Матушка покушала рисовый отвар?

– Если б глоток отведала! – отвечала горничная. – Мать наставница принесла творожников. Матушка откусила разок да к рису коснулась.

– От брата Ина за даосом Панем ездили, но не застали, – говорил Симэнь. – Завтра надо будет Лайбао послать.

– Пошли поскорей! – просила Пинъэр. – Как глаза закрою, пугает меня покойник.

– Это у тебя от слабости, – успокаивал ее хозяин. – Возьми себя в руки, и призраки перестанут тебе досаждать. Погоди, даос Пань всю нечисть уничтожит, а примешь лекарство – и поправишься.

– От моего недуга, дорогой мой, нет спасенья, – шептала Пинъэр. – Разве что смерть положит конец моим мученьям. Пока никого нет, мне с тобой поговорить нужно. Мечтала я прожить с тобой в супружеском согласии и счастии до гроба. Но, увы, двадцати семи лет я потеряла любимого сына. Не дано мне насладиться счастьем. Я тоже ухожу от тебя. Если нам суждено встретиться, то лишь на том свете.