Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)
Шрифт:
Но вот настали первые дни зимы[3]. Нависли сорванные холодные тучи, с жалобным криком пролетели гуси. Опали деревья. Унылый пейзаж навевал неодолимую тоску по дому. Заторопились тогда Хань Даого и Лайбао. Пустились в разъезды за холстом, а товар сгружали пока в Янчжоу у Мяо Цина, чтобы, покончив с закупками, двинуться в обратный путь.
Хань Даого, надо сказать, еще раньше увлекался певичкой Ван Юйчжи из старинного янчжоуского заведения, а Лайбао познакомился с Сяохун, младшей сестрой певицы Линь Цайхун. И вот пригласили они однажды певиц, а также соляного
– Где это ты, голубчик, до сих пор пропадал, а? – набросился на слугу подвыпивший Хань Даого. – Где нализался, а? Так вином и разит! Гости давно пожаловали, а тебя все носит. Погоди, завтра я с тобой рассчитаюсь.
Ху Сю искоса глянул на Ханя и удалился, ворча:
– На меня напускаешься, а жена твоя там, небось, только успевай поворачиваться. Пока ты тут, очертя голову, с певичками шьешься, жену твою дома батюшка в объятиях душит. Вот он тебя и отослал куда подальше. Веселишься, а жена там потей, да еще как! Да тебе хоть бы хны, невдомек, пока пальцем не укажут.
Так говорил он, стоя рядом с хозяйкой заведения, пока та не вывела его во внутренний двор.
– Пьян ты, брат, – уговаривала его мамаша Ван. – Иди-ка проспись.
Но Ху Сю разбушевался пуще прежнего и ни в какую не хотел уходить.
Тем временем разодетый в белую атласную куртку, бархатный халат, валенные сапоги и теплые чулки Хань Даого пировал с гостями. Вдруг до него донеслась злобная брань Ху Сю. Разозленный он выбежал во двор и пнул Ху Сю ногой.
– Ах ты, негодяй, арестант! – заругался Хань. – Я еще тебе по пяти фэней серебра в день плачу. Сейчас же убирайся! Болван! Думаешь, я другого не найду?!
Но Ху Сю уходить не собирался. Двор опять огласился его криком.
– За что гонишь, а? – вопрошал он. – Или, может, я деньги растратил? Это ты на баб деньги транжиришь, а меня замарать хочешь. Вот приедем домой, все расскажу.
Тут Лайбао стал уговаривать Хань Даого, потом взял за руку и отвел в сторону.
– У, сукин сын, – обернулся в сторону слуги Лайбао. – Надо ж было напиться до такой степени!
– Дядя, дорогой ты мой! – обратился к нему Ху Сю. – Не слушай ты его! Откуда он взял, что я напился!? Нет, я ему все выскажу.
Лайбао втащил слугу в помещение и уложил спать.
Да,
Ты будешь пьян, не промочив и глотки,И очумеешь даже без красотки.Однако не будем говорить, как Лайбао укладывал Ху Сю.
Хань Даого из опасения, как бы гости не стали над ним посмеиваться, вместе с Лайбао старался им угодить: обносил вином и отпускал шутки. Пир был в разгаре. Сестры Цайхун и Сяохун вместе
На другой день Хань Даого хотел наказать Ху Сю.
– Что я говорил? – удивился слуга. – Ни слова не помню.
Лайбао с Мяо Цином умиротворили Ханя, но хватит пустословить.
Наконец, товар был закуплен, упакован и перенесен на корабль. Тут неожиданно прихворнула девица Чуюнь, предназначенная в подарок Симэню.
– Как только поправится, я ее с посыльным отправлю, – сказал Мяо Цин[4].
Он передал вместе с ответным письмом кое-какие подарки Симэню и проводил обоих гостей, которые и отбыли втроем с Ху Сю. Ван Юйчжи и сестры Линь устроили им на пристани прощальное угощение.
Отчалили они десятого в первой луне, но о дорожных приключениях говорить не будем.
Когда они приблизились к плотине в Линьцзяне, стоявший на носу корабля Хань Даого вдруг заметил соседа Яня Четвертого. Тот стоял на палубе встречного корабля, а прибыл он сюда для встречи чиновного лица. Завидев Хань Даого, Янь поднял руку и крикнул:
– Хань Сицяо! А твой хозяин в первой луне скончался.
Тут корабль прибавил ходу, и они разминулись. Новость эту Хань Даого от Лайбао скрыл и никому не сказал ни слова.
Постигла в то время земли Хэнани и Шаньдуна великая засуха. На тысячи ли горела земля. Поля стояли голые – выжгло даже бурьян. Цены на хлопок и холст сразу резко подскочили. Кусок холста стоил на целую треть дороже прежнего. Повсюду встречались местные торговцы-барышники, выезжавшие навстречу прибывавшим купцам, у которых и перекупали товар прямо на пристани Линьцин или в ближайших местах.
Хань Даого стал держать совет с Лайбао.
– На корабле у нас, считай, на четыре с лишним тысячи лянов товару, – говорил он, – Цены, видишь, на треть поднялись. Не лучше ли продать половину партии здесь, а? Тогда и на пошлине выгадаем. Ведь и дома продать – то ж на то выйдет. А упустить рынок – потом пожалеешь.
– Ты, брат, конечно, прав, – отвечал Лайбао. – Ну а как батюшку прогневаем, что тогда?
– Я всю вину на себя возьму, – заметил Хань.
Лайбао был не в силах ему противиться, и они продали на тысячу лянов холста.
– Ты, брат, оставайся с Ху Сю на корабле, – распорядился Хань Даого. – Ждите, пока я пошлину уплачу. А тысячу лянов мы с Ван Ханем упакуем и по суше домой доставим. Я перед батюшкой и отчитаюсь.
– Письмо акцизному Цяню не забудь у батюшки попросить, – наказывал Лайбао. – Чтобы пошлину снизил и провоз не задерживал.
– Хорошо, – согласился Хань Даого и, упаковав вьюки, вместе с Ван Ханем отбыл в Цинхэ.
И вот однажды обогнули они полукруглую стену и въехали через южные ворота в город Цинхэ. Солнце начало клонится к закату. Тут на дороге повстречался им Чжан Ань, кладбищенский сторож Симэней. Он вез к городским воротам тележку, нагруженную вином, рисом и коробками снеди.
– А, дядя Хань! – воскликнул сторож. – Воротился?
Хань Даого обернулся к одетому в траур Чжан Аню и спросил, что случилось.