Цветы тянутся к солнцу
Шрифт:
Прижав дочку к своей груди, Хусаин оглянулся по сторонам, словно моля о помощи. И вдруг он увидел молодого хозяина. Офицер сидел в экипаже, злобно глядя на детей.
Еще крепче сжав окровавленное тело дочери, Хусаин, расставив ноги, так, как хаживал когда-то на кулачные бои, направился к экипажу. У офицера в руке был наган. Одной пулей он мог бы остановить непокорного слугу. Но столько гнева было в обезумевшем взгляде Хусаина, что, не выдержав этого взгляда, офицер спрыгнул на землю и, пятясь, затерялся в толпе солдат.
Закира
Резкий голос Матали пробудил ее сознание.
— Дядя Хусаин! — крикнул мальчик. — Я завернул лошадей, садись.
— А? Лошадей? Скорее, скорее! — опомнившись, сказал Хусаин.
Как только Хусаин со своей бесценной ношей забрался в экипаж, Матали дернул вожжи, и лошади, возбужденные выстрелами, трещавшими кругом, сразу понесли галопом. Закира едва успела вскочить на подножку. А Матали об одном думал: как бы скорее увезти Газизу из этого страшного места.
— …Папа!
Черные, как ягодки черемухи, глаза открылись, длинные ресницы дрогнули.
— Лежи, доченька, лежи спокойно, — сказала Фатыйха.
— Мама, а где я?
— Дома, доченька, дома.
— Открыла глаза, детка? — Хусаин погладил дочку по волосам.
По щеке Газизы скатилась слезинка.
— А где ребята? — спросила Газиза, тяжело переводя дыхание.
— Здесь мы, все здесь, — сказал Матали.
— И ты, Галия, тут?
— И я, — кивком отвечает Галия. Но Газиза не видела подругу. Она искала глазами Закиру и Матали. Ребята подошли поближе.
— Мы отнесли бумагу, — шепотом сказала Закира.
— Я сам в руки отдал Васильеву, — тихонько добавил Матали.
Газиза улыбнулась в ответ и снова закрыла глаза. Страшные картины пережитого вставали перед ней. Фонтанчики песка над пулями, зарывающимися в берег… Огненные языки пламени, вылетающие из пушек… Опрокинутые котлы… Холодная рука, зажавшая ствол лопуха…
В ушах звучал грохот канонады, треск пулеметных очередей, дребезжание стекол в окне, ржание лошадей…
А потом наступили ночь и тишина. Газиза уже не видела и не слышала ничего больше.
А в городе шел бой. Ни днем, ни ночью не умолкала стрельба. Красные бойцы с Арского поля и с шабановской фабрики пробились в Заречье. Алафузовцы теснили юнкеров. Ряды красных росли с каждым часом. Они уже не умещались на дамбе — растеклись по лугам, заполнили все улицы.
Не выдержав натиска красных, юнкера укрылись за стенами кремля. Но и древние стены не смогли уберечь их от ярости восставшего народа. Кажется, вот-вот рухнут кремлевские стены и погребут под обломками все, что осталось от защитников старого строя.
Близился день, когда над Казанским кремлем поднимется алое знамя, такое же яркое, как кровь Газизы и Асадуллы и тысяч других людей, и здесь, и в других городах не пожалевших своей крови, чтобы поднять знамя свободы.
Часть
Не скоро Газиза встала на ноги. Прошла трудная темная осень. Снег выпал на мерзлую землю. Пришел декабрь и принес трескучие морозы.
А Газиза все маялась между жизнью и смертью.
В декабре ее положили в больницу. Врач осмотрел худенькое горячее тельце, снял повязку и сказал строго:
— Что же вы сразу-то не принесли ее? Ведь чуть-чуть не загубили девочку.
Хусаину говорили, что в больнице Газизе станет лучше. Ханифа каждый день приходила, уговаривала отца и мать отдать Газизу в руки врачей.
Хусаин согласился было. Но Фатыйха, молчаливая, всегда покорная воле мужа, и слышать не хотела об этом.
— Да вы подумайте, что говорите, — возмущалась она, — чтобы я отдала свою девочку, маленькую мою в руки неверных? Пожелает аллах, смилостивится, она и дома поправится. А если не угодно будет аллаху, пусть у меня на руках закроет глазки.
Прежде Хусаин не дал бы ей много разговаривать. Он и говорить не стал бы с женой, только брови нахмурил бы. Да с тех пор как привез он домой дочку, раненную шальной пулей, словно подменили Хусаина. Пропал его прежний характер, погас прежний огонь.
Весь мир перевернулся. Все вверх дном полетело. Не знаешь, о чем и думать… Да еще из-за каждого угла, из каждого окна байские прислужники стреляют по ночам в честных людей.
А Газизе с каждым днем все хуже становилось. Все ее тело пылало огнем, губы потрескались, запеклись. Закира день и ночь сидела у ее изголовья. Намочит в миске салфеточку и приложит к сухим губам, к горячему лбу. Посмотрит на тонкие веки, прошитые голубыми жилками, и страшно становится. Вот-вот, кажется, оборвутся эти тонкие ниточки и навсегда закроются глаза любимой подруги.
Как-то под вечер особенно плохо стало Газизе. Она билась в постели, хрипела. Потом успокоилась и лежала почти не дыша.
Расстроенная Фатыйха, сдерживая рыдания, сказала мужу:
— Отец, отходит наша маленькая. Надо сходить за соседкой.
Потом пришла Бадыгельзямал, всплеснула руками и долго читала молитвы у изголовья Газизы. А Закира бросилась на Ягодную, за матерью.
Когда запыхавшаяся Ханифа вбежала в комнату, Газиза была без сознания.
— Спорьте, не спорьте, — решительно сказала Ханифа, — отнесу сестренку в больницу.
Мать заспорила было. Но Ханифа и слушать не стала. Она завернула худенькое тельце сестры в одеяло, прижала его к груди, как маленького ребенка, и понесла в больницу.
Хусаин и Фатыйха не сказали ни слова. Они так и стояли неподвижно и молча, только Фатыйха вздрогнула от стука хлопнувшей двери…
Морозным днем Газиза на своих ногах, держась за руку матери, пришла домой.
Ох и ждала она этого дня! Она и по маме соскучилась, и по отцу, и по товарищам. Да что там, ей и тараканы в щелях показались родными, когда она вернулась домой.