Цветы зла

Бодлер Шарль Пьер

ДАЛЕКО ОТСЮДА

Там хижина стоит святая, Где эта дева молодая, Гостей спокойно ожидая, Стан овевает смуглый свой И, наклонившись головой, Внимает плач воды живой: Там комната, мечтам родная. — Вода и ветер за стеной Поют, свой стон и песнь сливая И резвое дитя лаская. Она умелою рукой Умащена и, страсть рождая, Елеем дышит и смолой. — Цветы льют где-то мед густой.

РОМАНТИЧЕСКИЙ ЗАКАТ

Как Солнце нас манит, когда зарею ранней Оно нам громкий шлет и свежий свой привет! — Блажен, кому дано с любовью встретить свет Заката, славного, как гордые мечтанья! Я помню!.. Всё — цветок, и борозда, и ключ — Под глазом огненным,

как сердце, трепетало… — Уж поздно, побежим скорей стезею алой, Чтоб уловить еще косой, последний луч! Вотще преследую ушедшего я Бога; Ночь необорная вошла в его чертоги, Сырая, черная и савана мертвей; Могильный смрад плывет в сгущающейся тени, И трогаю ногой, дрожа от омерзенья, Жаб непредвиденных и скользких я червей!

БЕЗДНА

Паскаль всю жизнь свою зрел бездну пред собой. — Увы! Она во всем — в делах, в мечтах, в стремленьи, В словах! И чувствовал Испуга дуновенье Я тоже над своей дрожавшей головой. Вверху, внизу, везде могильный берег, тени, Молчание, простор манящий и глухой… На тьме моих ночей искусной Бог рукой Рисует смутные, томящие виденья. Как ямы гибельной без света и без дна, Ведущей в жуткую страну, боюсь я сна. Я в окнах вижу всех провалы мирозданья, И дух мой, на краю той пропасти стоя, Завидует слепым дарам небытия. — Ах! Быть всегда средь Числ, вне мысли, вне сознанья!

ЖАЛОБЫ НОВОГО ИКАРА

Те, кто продажных дев любили, Счастливы, сыты и вольны. А я — я обнял только сны И руки опустил бессильно. Горит на дне моих ночей Огонь светил, мечтой зажженных, Но жив в зеницах опаленных Лишь призрак солнечных лучей. Напрасно я хотел простора Найти средину и предел; Взмах крыльев смелых ослабел В сверканьи огненного взора. Я страстью к Красоте сожжен, Но не позволит мне богиня Навеки имя дать пучине, В которой буду погребен.

ЗАДУМЧИВОСТЬ

Будь тихой, Скорбь моя, и кроткой, заклинаю! Прихода Вечера просила ты; вот он. Над шумным городом нависла мгла густая, Одним неся ярмо, другим даруя сон. Пока на грешный пир бежит толпа тупая И под бичом Страстей свой изливает стон, На рабском празднике раскаянье рождая, Дай руку, Скорбь моя, покинем мы притон. Смотри, склоняются покойные Годины С небесной выси к нам, надев убор старинный; С морского дна Печаль прозрачная встает; Ложится Солнце спать на западе туманном; И длинный саван свой с востока Ночь влечет; Внемли, мой друг, внемли шагам ее желанным.

Парижские картины

ПЕЙЗАЖ

Чтоб в тишине слагать невинные эклоги, Поближе к небу спать хочу, как астрологи, И, колоколен друг, в тиши святых часов Внимать могучий гимн их медных голосов. Я с выси чердака, лицо склонив на руки, Услышу мастерских немолкнущие звуки, Мне будет виден труб и колоколен лес И вечная лазурь безбережных небес. Отрадно сквозь туман следить за восхожденьем Светил на небеса и первым появленьем Ламп в окнах, наблюдать дым, вьющийся струей, И чары месяца над бледною землей. Увижу я весну, дни летние и осень; Когда ж придут снега и сон зимы морозной, Закрою ставни, дверь запру и в темноте Отдамся всей душой я творческой мечте. Там стану грезить я о далях синеватых, Фонтанах, плачущих средь лавров и гранатов, Объятьях, соловьях, поющих без конца, И всем, что радует наивные сердца. Мятеж в окно мое стучать напрасно станет, И лоб мой над столом склоняться не устанет; Ведь будет мне тогда власть дивная дана — На зов мой расцветет нездешняя весна, Из сердца извлеку лучи, и вдохновенье Дум жгучих мне вернет зефира дуновенье.

СОЛНЦЕ

Вдоль старой улицы, где дремлют одиноко Приюты жалкие печального порока, Когда льет солнце луч, пронзительный как нож, На город и поля, на крыши и на рожь, Один я предаюсь безумным упражненьям, За рифмой бегая повсюду с вожделеньем, В исканьях нужных слов бредя по мостовой И находя подчас стих звонкий и живой. Отец кормилец тот — враг бледного мороза, И к жизни он в полях зовет червей и розы; Снимает он легко ярмо земных забот И в ульи, как в умы, вливает свежий мед; Дает он молодость душе калек печальных, Им бодрость возвратив

их лет первоначальных, И жатвам он велит пленительным расти На ниве сердца, вновь готового цвести. Когда он, как поэт, является средь града, Последним он вещам несет свои награды И входит, как король, без шума и гонцов, В палаты всех больниц и залы всех дворцов.

РЫЖЕЙ НИЩЕНКЕ

Пламя кос твоих слилось С белой кожею, и сквозь Платье светит беднота И красота. Мрамор плеч твоих худых, Весь в веснушках золотых, Юной прелестью маня, Пленил меня. Твой уверен легкий шаг, И тела принцесс не так Были грацией полны В дни старины. Если б волей добрых фей, Вместо ветоши твоей, Падал шелковый наряд Тебе до пят; И, для взора знатока, Вместо рваного чулка На ноге твоей сверкал Златой кинжал; Если б не держался лиф, Соблазнительно раскрыв Кожу, молока белей, Твоих грудей; Если б всё же ты тогда Не сдавалась без труда Ласкам смельчака, борясь С ним и смеясь; Нити светлых жемчугов, Строфы звучные стихов, Приняла бы ты из рук Покорных слуг; Племя стало б рифмачей Посвящать плоды ночей И ловить исподтишка Блеск башмачка. Паж в расцвете юных лет, И вельможа, и поэт, Bсе бы стали, о поверь, Стучаться в дверь. Насчитал бы твой альков Ласк не больше, чем гербов, Власти покорив твоей Род королей! — Но к чему мои мечты? Ведь с утра не ела ты И всё смотришь, кто бы мог Подать кусок; Ты любуешься тайком На стекляшки за окном (Не могу тебе — прости! — Их поднести); Так ступай же без других Украшений дорогих, Кроме юной наготы И красоты!

ЛЕБЕДЬ

I

Где, Андромаха, вы? — Зардевшийся от крови Скамандр, в чьем зеркале была отражена Скорбь ваших горьких мук и доли вашей вдовьей, И зашумевшая от слез его волна На память мне пришли, печальная царица, Когда я проходил по площади Дворца. — Парижа старого уж нет (лицо столицы Меняется, увы, быстрее, чем сердца!). Воскресши вновь в уме моем, зашелестели Палатки, хлам блестел за окнами лачуг, Лес незаконченных колонн и капителей, Заросших плесенью, покрыл широкий луг. Зверинец, помню, там свои расставил клетки, И в час, когда, дрожа под ранней синевой, Труд просыпается и тучи пыли едкой Встают под метлами вдоль мертвой мостовой, Я видел лебедя, бежавшего из плена. Он лапою своей сухие плиты тер, И по земле влачил он грудь, белее пены. В канаве высохшей, раскрывши клюв, простер Он крылья царские над пыльными камнями И словно говорил, об озере родном Скорбя: «Когда же, дождь, польешься ты ручьями На землю скудную; когда же грянешь, гром?» И, символ наших душ, несчастный тот порою К немым, насмешливым, жестоким небесам Тянулся жадною, дрожащей головою, Как будто посылал упреки он богам.

II

Париж меняется, но всё в моей печали Осталось! Новые дворцы, леса, гранит, Кварталы старые меня околдовали, И память о былом дух давит и щемит. Пред Лувром я стою в раздумии, и снова Я вспомнил лебедя в тот ранний, горький час, Как все изгнанники, святого и смешного И вечною тоской томимого; и вас, Вдова великого супруга, Андромаха, Рабыней ставшая надменного царя Подруга Гектора, вдали родного праха Жить осужденная, другим любовь даря. Мне негритянки жаль, беспомощно бредущей По грязи города, в просторах площадей Ища высоких пальм страны своей цветущей За мутною стеной туманов и дождей. Жаль всех, к кому любовь уже не возвратится, Кто ядом напоен обманутой мечты И скорбь сосет, как мать иль добрую волчицу; Жаль немощных сирот, увядших, как цветы. Так, в сумрачном лесу, где дух живет в изгнаньи, Воспоминание трубит победно в рог. О тех я думаю, кому грозят страданья, И горемыках всех, кого замучил Рок.