Цвингер
Шрифт:
Стремительно схватив, Виктор переворачивает лист. С бумаги на него уставляется отрубленная от туловища голова Мирей Робье.
Это фото казненной головы Мирей. Голова лежит в каком-то ящике. Фотошоп, конечно. Лицо у Мирей вполне живое, но перепуганное.
Бэр резко выдергивает бумагу из руки Виктора, у Курца — фонарь. Лист залит жирной факсовой краской: на ладони Виктора осталось большое круглое пятно. Что они, картуш новый в факс-машину зарядили? Кто это сделал? Слепой Пью прислал черную метку?
Крупная надпись хамским имитатором ручного почерка, типа «Хэндрайтинг Дакота».
YOU RISK TO LOOSE HER.
Бэр пытается разглядеть получше — нашаривает очки, сажает на нос вверх ногами, шипя на неудобство ушных грабелек и неустойчивость седла «в
«Ты рискуешь потерять ее». Да, с ошибкой, но смысл понятен.
Виктор неестественным голосом, сам дрожа, приступает к путаному объяснению про Мирей и недавние странности. И наверное, хорошо, что ни одному из них лица собеседника не видно. Можно только по голосу догадываться, какою жгучей яростью налит Бэр.
Диким басом Бэр перебивает объяснения, густо взрыкивает, разъяренный:
— Никуда сбегать я не буду, пусть моджахеды зарубят себе на носу!
Оказывается, у Бэра представление почему-то такое, что Мирей — это мишень вместо него самого.
Следом за этим Бэру приходит в голову еще более дикое толкование:
— Или сама устраивает шуточки? Намекает, у нее уже голова кругом?
У Виктора все четче складывается впечатление, что шеф агентства просто помешался, и все.
А сам Вика, как компьютер, проворачивает в голове собственные объяснения.
Это не могут быть мстители за карикатуры, зловещие фундаменталисты. Откуда и что бы знать им про секретаршу «Омнибуса»?
Зачем им именно ее преследовать вместо Бэра? Они же за Бэром гонятся.
А вот зато, если припомнить слова ведущего на передаче, кагэбэшной каверзой… это вполне может быть… Прессингуют из-за Ватрухина?
— Вполне не исключено, Бэр, что это Контора гадит.
При их хитрости немереной, быстро прокручивает факты в голове Вика, они, а почему и нет, решили воспользоваться старыми бумагами Жалусского. На семинаре в бывшей Штази, помнится, рассказывалось, как агенты залезали в квартиры неблагонадежных граждан, меняли местами полотенца, переставляли книги на стеллажах. Психические такие атаки на гемютную немецкую психику. Доводили бедняг до больницы. И в Милане не поймешь кто в квартиру к Вике залез.
А что? Разве не четкая гипотеза? Все же сходится. Одна дурацкая выходка в Мальпенсе, другая с письмом мертвеца. Болгар каких-то, вероятно, подставных, на Вику натравили. Теперь зачем-то изображают отрезанную голову Мирей… И все это в ярмарочную неделю, с явной целью затерроризировать нас, отбить охоту насолившего им Ватрухина продвигать.
— Слушайте, Бэр. На передаче сегодня меня спрашивал ведущий, не было ли устрашающих маневров со стороны ГБ.
— Может, вы и правы. Скоро узнаем. Я завтра в Москве буду. Свяжусь с Павлогородским, он имеет прямой выход на безопасность.
Так. Теперь еще о болгарах необходимо рассказать. Бэр в Москву летит через несколько часов, не сейчас, так когда же? Ночь протрындели невесть о чем, а главное не сказал еще. Вика зажмурился и выпалил о нестандартных способах субмиссии. О мелодраматических подсовываниях на ресепшне псевдописьма с того света. О подбрасывании кагэбэшной расшифровки в аэропорту. О запросе болгарского агента. Теперь эта фотография. Нами заняты какие-то неуравновешенные личности.
Нужно показать Бэру бумаги. Вика нашарил и зажег торшер. Что такое? Не шевелясь и даже не шевеля карандашом, Бэр сидит застыв и выпучившись, со ртом разинутым.
И это он-то! Зверь травленый, битый и стреляный на своем веку!
Вика понял, что Бэр видит его, Вику, законченным дегенератом.
— Неужели я так нелеп? — тихо спросил себя упавшим голосом Виктор.
Бэр сглотнул и наконец закрыл рот.
— И вы молчите. Так вот же она! Вот мощная интрига! Молчите, а с этого начинать! Дело даже не в деньгах, которых с вас запросили в десять раз больше. Дело в том, что они юродствуют, изгаляются. Конечно, в сговоре работают с Конторой. Откуда они, по-вашему, прослушку достали? Подумать только. Головы резаные! Я им самим головы пооткушу.
— Бэр, я заранее приготовил все документы. Вот план, как сделать том из материалов, которые уже есть, и из болгарских бумаг, которые мы в конце концов выкупим. Вот проспект, вот наброски предисловия. Это на будущее. Вы пока что, если нет
Самый прекрасный способ Бэра укротить! Подсунуть нечто невиданное для чтения. Особенно его заинтересовали рапорты.
— Да, я согласен, Зиман. Эти докладные записки, хотя и писались для ЦК, больше похожи не на военные реляции, а на художественные очерки.
— Особенно второй вариант.
— Он, может быть, уже имел на руках подписанный договор о книжной публикации?
— Если даже эту книгу, «Семь ночей», ему еще тогда официально не заказали, все равно уже приохочивали его к работе…
— Ух ты, Зиман, смотрите, появляется леди!
Она вскоре успокоилась, поняв цель нашего посещения. Я объяснил ей, что наша армия заинтересована в сохранении памятников культуры и искусства, и убедительно просил ее рассказать все, что она знает о судьбе Дрезденской галереи. Оказалось, что ей известно следующее.
В январе, вскоре после большого наступления советских войск и перехода ими германской границы (20 января 1945 г.) Геббельс отдал распоряжение об изъятии и вывозе музейных ценностей. Руководил этой операцией гауляйтер Саксонии Мучман. Осуществлялась она в строжайшей тайне, силами охранных отрядов СС, по ночам. Никто из сотрудников музеев не допускался. Места, куда вывозились предметы искусства, никому из них не были известны. […]
Я попросил ее помочь отыскать хоть какой-нибудь след местонахождения коллекций, заверив ее, что наши солдаты и офицеры сделают все возможное, чтобы не допустить гибели или повреждения культурных ценностей.
Здесь надо сказать, что в те дни трудно было ожидать какого бы то ни было содействия и понимания от людей, отравленных, запуганных, надломленных геббельсовской пропагандой. Д-р Георга Ранкинг колебалась. Она знала, что вокруг оставлены диверсанты, агенты Геббельса, и что она может поплатиться. И тем не менее она поделилась с нами своей догадкой. По имевшимся у нее сведениям, под зданием Академии художеств, находящимся неподалеку, был вырыт туннель неизвестного назначения. […]
У нас не было никаких подручных средств для вскрытия, и я немедля отправил Захарова с рапортом в батальон. Сообщив комбату в общих чертах ситуацию, я просил его немедленно выслать группу бойцов с оружием и саперным инструментом (ломики, киркомотыги), фонарями и проч.
Через час Захаров привел полуторку. Прибыли бойцы (отделение ст. сержанта Бурцева). С помощью инструмента был сделан пролом, и перед нами открылась темная дыра туннеля. Взяв фонарик, я влез в пролом. Луч сразу вырвал из темноты запрокинутую голову мраморной статуи.
Бойцы один за другим входили в туннель, светя фонариками.
Даже в служебной записке в ЦК, думал Вика, дед обращает внимание на лучи света, на театральность, освещение. Диву даешься, до чего отточен этот текст. Не протокол, а повесть, пьеса, сценарий. Покадровая роспись для будущего фильма.
…Все впереди было сплошь забито скульптурами. Статуи, бюсты, мраморные головы Эллады, бронзы Ренессанса… Это был «Альбертинум». Д-р Георга Ранкинг плакала слезами радости, глядя на все это.
Но, кроме скульптур, было в туннеле и другое. Шесть ящиков взрывчатки, прикрепленные к опорам туннеля, — вот что мы увидели. Шашки тола со снаряженными капсюлями-детонаторами и шнур, выведенный по стенам вверх. Обезопасив взрывчатку, мы вынесли ящики с толом наружу. Видимо, только стремительное развитие событий помешало геббельсовской агентуре осуществить свой план. […]
В конце туннеля мы натолкнулись на шкаф-секретер с закрытой пластинчатой шторкой. Это была картотека с выдвижными ящичками. Просмотрев все ящики, я выдвинул нижний — плоский и широкий. Там лежал сложенный вчетверо лист плотной бумаги. Развернув его, я увидел карту — абрис Саксонии с нанесенным на нее множеством условных значков, сделанных зеленоватой и красной тушью.
— Что это? — спросил я у Георги Ранкинг.
— Не знаю, — ответила она. И прибавила: — Быть может, вы нашли то, что искали.
У входа в туннель была выставлена охрана, здание оцеплено. Пришлось просить д-ра Георгу Ранкинг ни с кем не общаться, никуда не выходить за пределы «Альбертинума».
На ст. сержанта Бурцева была возложена ответственность за точное соблюдение этой просьбы.
Я вернулся в батальон и доложил обо всем происшедшем комбату…