Цыганочка, ваш выход!
Шрифт:
– Ничего, переживу, – заверила Мери, склонившись над культей и осторожно разматывая грязные, мокрые от гноя бинты. Через мгновение Копчёнка зажала лицо руками и со сдавленным стоном уткнулась в колени. Побледнела, тихо охнув, старая Настя. Мери, нахмурившись, отложила в сторону снятые тряпки и пристально осматривала рану.
– Почему тебя выпустили из больницы? – не поднимая взгляда, спросила она. – Ведь это началось потому, что недолечено! Разве они не видели…
– Видели они всё, – проворчал Мардо. – Сбежал я с этой больницы сразу же. Пойми ты, дура, искали же меня! Всюду искали!
– Что
– Не надо меня держать, – сквозь зубы сказал Митька. – А водки дай, – и, глядя в лицо Мери сощуренными презрительными глазами, чуть слышно спросил: – Рада теперь, княжна?
– Идиот, – так же тихо и холодно ответила Мери. И отошла, дав дорогу Копчёнке с бутылью мутного самогона.
Мери вернулась к своему шатру, когда уже смеркалось и с давно сжатых полей потянуло туманом. По табору зажглись костры, цыгане кучками сидели возле них и встревоженно толковали о том, что случилось сегодня. Меришка, Копчёнка и бабка Настя полдня не показывались из шатра, хотя до цыган постоянно доносились их взволнованные голоса. Возле костра Меришки хозяйничала насупленная Брашка, которая доварила кулеш, бухнула перед Семёном полную миску и тут же умчалась к Копчёнкиному шатру ждать новостей. Семён уже выскребал из миски последние ложки, когда жена вынырнула из тумана к костру – измученная, потемневшая, с заплаканным лицом.
– Что ты? Помер он, что ль, всё-таки у вас? – нарочито спокойно спросил Семён. Мери только отмахнулась. Проведя ладонями по лицу, тяжело опустилась на траву.
– Ты поел хоть?
– А то… Ну, что там? Что с ногой у него?
Мери, не отвечая, зажмурилась.
– Сенька, боже мой, Сенька, какой же он, право, дурак… – пробормотала она. – Его подстрелили где-то под Новочеркасском. Так он, вместо того чтобы идти в больницу, подался в другую губернию! В Воронеж! Боялся, что в новочеркасской больнице его сразу арестуют. Всё-таки пулевое ранение… А они там уже год ищут известного бандита по кличке Цыган!
– А чего ты ругаешься? – пожал плечами Семён. – Митька прав был. Дознались бы там, в Новочеркасске, комиссары, кто он есть, – сразу б в расход пустили. А так, пусть хромой – а живой. Так что, с ногой совсем худо?
– Не знаю… Ей-богу, не знаю, я же не врач! Надо же было ему сбежать недолечившись! – Мери тихо заплакала. – Я вычистила рану как могла… Он, чёрт такой, даже не крикнул ни разу… кажется, мне назло. Больше я ничего не могу сделать. Посмотрим, что будет дальше.
– Тебе его жаль, что ли? – глядя в огонь, спросил Семён.
– Мне жаль Копчёнку, – не сразу ответила Мери. – Если Митька помрёт, она…
– Вот не верю я что-то, что он помрёт, – буркнул Семён, поправляя палкой внезапно выстрелившие снопом искр угли. Рыжий всполох света окатил его хмурое лицо. – Такой вот завсегда выживет, хоть ты с ним что… И живи теперь с ним всю жизнь в одном таборе! Куда ему сейчас деваться? Кончилась воля воровская! Теперь до конца дней с Юлькиной шеи не слезет!
– Хочешь – мы
– Это что, планида у меня такая – всю жизнь из-за Мардо убегать куда-то?! Да пошёл он к чёртовой матери! Сам пускай валит подобру-поздорову!
– Куда ему теперь валить, сам же сказал… – вздохнула Мери. – Боже, как жалко Юльку…
– Зря, по-моему, жалеешь, – проворчал Семён, растягиваясь на траве возле огня и закидывая руки за голову. – Кабы он при ноге был, чёрта с два она бы его к себе на перину заполучила! Так бы и болтался со своей бандой по степям, покуда б не расстреляли. А теперь – хоть без ноги, а возле шатра. Думаешь, ей чего другое от бога нужно?
Мери изумлённо посмотрела на него и замолчала надолго, глядя в лениво догорающие малиновым огнём угли. Семён сначала смотрел на жену из-под полуопущенных век, потом и в самом деле начал задрёмывать и очнулся от тихого голоса:
– Если захочешь уехать – скажи только. Я мигом узлы свяжу. Мне на него смотреть тоже радости мало. Сразу так вспоминается всё… Дина… – Голос Мери дрогнул, и Семён, поднявшись с места, подошёл к ней.
– Плачешь, что ли? Да стоит ли он, сволочь!.. Хватит, нечего! Много чести будет… Всё, пошли в шатёр, я спать хочу! – Мери, ещё всхлипывая, начала было собирать пустые миски и ложки, но Семён нетерпеливо вытащил их у неё из рук, как попало побросал в котелок. – Я тебе говорю – спать хочу, идём!
– Спать он хочет! Гляньте на него! – полусердито отпихивалась Мери. – Иди да спи, а я приду позже, посуда же немыта… ой! Сенька!!! Да что ж ты делаешь?! Люди ведь кругом! Ни стыда ни совести!
– Спят давно твои люди! Да иди сюда, говорят тебе, упрашивай ещё тут… С мисками своими!.. Не цыганка будто… – Он схватил тихо смеющуюся жену в охапку, уволок в шатёр, и над спящим табором опустилось тёмное, беззвёздное осеннее небо.
Мери была права: гниющая культя была сильно запущена, и на другой день после чистки у Мардо начался страшный жар. До самого вечера он метался в горячке на пропотевшей насквозь перине, бредил, требовал пулемёт, матерился так, что морщились цыганки. Потом вдруг затихал, запрокинувшись на подушке и оскалив зубы, и старая Настя крестилась, каждое мгновение ожидая, что – всё… Копчёнка, не находившая себе места, не могла даже заниматься своими мальчишками, которых забрала в свой шатёр соседка. Целый день она бегала за Мери, тревожно спрашивая: чем помочь? Что сделать? Мери, хмурая и сердитая, коротко отвечала, что можно только ждать. К ночи у несчастной Юльки сдали нервы, и она раскричалась на весь табор:
– Это ты нарочно сделала! Это ты нарочно, проклятая, всё сделала!!! Вчера с ним всё ладно было, а сегодня – помирает! После лечения твоего помирает, живодёрка, кто тебя просил?! Кто тебя заставлял, я спрашиваю, а?! Если он умрёт, я тебя своими руками, шалава, задушу, я тебя в реке утоплю, чёртова раклюха! Дождалась всё-таки времени своего, отомстила? Я знаю, я всё знаю, ты…
Но в это время рядом с ней как из-под земли вырос дед Илья и отвесил невестке такую затрещину, что Копчёнка захлебнулась криком, упала на землю и зашлась в тихом, безнадёжном плаче.