Цыганочка, ваш выход!
Шрифт:
– Ой! – Ксенька взволнованно схватилась за веснушчатые щёки. – Так это правда, что ль?! Они ещё брехали, что ты грузинская княжна! Миллионщица!
Мери молча улыбалась.
– Ой, так пошто ж ты, дурная, за цыгана-то пошла?! – всполошилась Ксенька. Мери поставила ведро и смерила девчонку таким взглядом, что та умолкла на полуслове. А Мери, не сводя с неё прищуренного взгляда, внутренне содрогаясь от смеха, нараспев, подражая гадалкам, сказала:
– Вижу я, изумрудненькая моя, что не мне одной тут за цыгана захотелось!
Она сказала это наугад
– Ос-споди… да какая ты княжна! – пробормотала она. – Самая что ни на есть ворожея базарная! Кто тебе сказал-то? Он сам, что ль, паскудник, похвастался?!
– А ты что с ним – уже? – перепугалась Мери, судорожно прикидывая про себя, кто из таборных парней мог успеть, разбойник…
– Ещё чего!!! – вознегодовала Ксенька. – Мы тоже небось закон знаем! На наши простыни вся станица глядит! И близко не подпущу!
– Вот это правильно, – одобрила Мери. – Гоняй его от себя, гоняй, сам же тебе потом спасибо скажет!
– Так это, значит, можно? – задумчиво спросила Ксенька. – Русской – за цыгана замуж? Они дозволяют?
– Я же вот вышла, – пожала плечами Мери. – Только смотри… на каторгу пойдёшь. Подумай.
– А ты почему пошла? – жадно спросила Ксенька. – Почему, раз ты княжна? Отчего тебе не каторга? Он же тебя не насильно заставил… да?
– Конечно, нет, – улыбнулась Мери скрытой тревоге в голосе девчонки. – Причин много было.
– Что, так уж влюбилась? – понимающе покачала головой Ксенька. – Ничего не скажу, муж твой красивый, только…
– Не только, – не сразу, медленно выговорила Мери. Она даже остановилась и, поставив на землю своё ведро, посмотрела на девчонку в упор. – Понимаешь, цыгане меня спасли, когда я с голоду умирала. Маму мою убили тогда, я осталась совсем одна. Идти было некуда. Ты поверь, я вовсе не собиралась оставаться в таборе, но… но так вышло, что осталась. – Она вздохнула, умолкла. Озадаченная её серьёзным тоном Ксенька молчала тоже.
– Ты же видишь, что сейчас творится кругом… – вздохнув, продолжила Мери. – Где сейчас твои родители? Где моя мама? Кто их убил? Такие же люди, тоже русские… Почему? Я не знаю, боже мой… Я не понимаю, что должно сделаться с человеком, чтобы он убил другого! Не на войне, не защищаясь, даже не с голоду умирая… а просто так! А цыгане не убивают друг друга и не предают. Никогда. Здесь, если беда у одного, на помощь сотня прибежит. И… и никогда не бывает брошенных детей и стариков… Но ты всё-таки сто раз подумай! – вдруг нахмурившись, обернулась она к Ксеньке. – Это тяжело – цыганкой быть! Босиком будешь по снегу ходить! Побираться по дворам будешь! И в мороз, и в дождь! Муж кнутом бить будет! Свекровь…
– Свекрови-то повсюду одинаки, – ворчливо перебила Ксенька. – А казаки-то, собачьи сыны, жинок тоже хлещут…
Некоторое время девушки шли молча. Когда впереди уже были видны палатки, Ксенька со вздохом сказала:
– Нам ведь с братовьями деваться-то некуда. Старик ваш, Илья, говорит, что до города нас довезёт и в приют отдаст. А много
– Ксенька, но кто ж меня послушает?
– Я что угодно делать могу! – с жаром продолжала девчонка. – И стирать, и готовить, и шить, всему обученная! А коли надо с вами по дворам канючить ходить – так я готовая!
– Н-ну… надо поговорить с тётей Настей, наверное… – Мери прибавила шагу. Ксенька семенила за ней, подпрыгивая и на ходу взволнованно заглядывая в лицо.
– Да ты не волнуйся! – успокоила Мери. – Сейчас мне некогда… а днём поговорю.
– Спасибо тебе! – обрадовалась Ксенька и что было духу помчалась к табору. Мери усмехнулась, поудобнее перехватила скользкую, нагревшуюся ручку ведра и пошла следом. Как молодая невестка, она должна была успеть поставить самовар до того, как продерёт глаза вся семья.
Вскоре Мери смогла убедиться в том, что племянница белого атамана Стехова всерьёз намерена записаться в цыганки: Ксенька принялась ходить с ними на промысел, отважно оставляя в палатке свои сапожки и шлёпая босиком по замёрзшим лужам. А в Воронеже Копчёнка придумала фокус с золотыми часами, который Ксенька каждый раз отыгрывала виртуозно. Все цыганки восхищались тем, как рыжая раклюшка изображает несчастную сироту и преспокойно выжимает из себя сколько угодно слёз, жалобя нехитрую базарную публику.
– Тебе бы не в цыганки, а в артистки идти! – качала головой Мери. – Я вот так нипочём не сумею!
– Гожусь, значит, к вам? – ликовала Ксенька. Её рыжие, вьющиеся крутыми спиралями волосы, освобождённые из тугой косы, победно вились по плечам и спине, глаза зеленели ещё пуще, ещё погибельней, и Мери видела: эта девочка-казачка освоится в кочевом таборе ещё быстрее, чем она сама. Её братья, оборвавшиеся и грязные, целыми днями носились с таборными мальчишками, крутились возле лошадей и, казалось, тоже думать не думали ни о каком приюте.
– Вот, Петрович, а опосля будешь ей так давать: тёртый хрен, лук, чеснок и капуста перекислая. Всё это свёклой закидаешь. Только гляди: лук с чесноком воняют шибко, так ты их мелко-мелко… И дёгтем берёзовым сбрызни, чтоб дух перебить. Кажин день нехай жуёт. Черви, мелочь эта, какая осталась, за месяц вылезут. А больших я у ней всех повытащил. – Семён вытер чёрные от дёгтя руки рогожей и пошёл из конюшни. Но лежащая на соломенной подстилке саврасая лошадь – страшно исхудалая, со свалявшейся гривой и проплешинами на холке и возле репки хвоста – жалобно, коротко заржала ему вслед. Цыган вернулся, сел рядом с кобылой и ещё несколько минут что-то тихо втолковывал ей на ухо, поглаживая по впалому боку. Савраска задумчиво, совсем по-человечески – только что не кивая в ответ – слушала его. От дверей за ними внимательно и недоверчиво наблюдал хозяин – плешивый дядька с загорелой морщинистой физиономией и в сдвинутой на затылок будёновке.