Цыганское проклятье
Шрифт:
Цыганка не слышала. Или не хотела слышать. Сад все так же оставался молчаливым к моей боли. Зима развешала тенета вселенской тоски и тишины. Даже выстрелов больше не было слышно и протяжного волчьего воя. Не было ничего, только пустота и одиночество.
Вернувшись в поместье, я поднялся в кабинет. Меня мучило только одно желание – сжечь проклятую цыганскую икону и покончить с этим. Сколько раз призрак являлся и требовал вернуть ему то, что я забрал. Если бы только знать, куда возвращать, я бы отдал. Даже на могилу бы принес, если бы знал, где моя
Как остервенелый, я принялся выбрасывать из шкафа книги, пробираясь туда, где когда-то была спрятана эта деревяшка. Вскоре все книги оказались на полу, но икона как испарилась. Я из последних сил опрокинул шкаф, решив, что она могла завалиться за него, но ничего, кроме пыли и дохлой мыши, невесть как туда попавшей, не нашел.
Неужели сама забрала? Может, потому и не отвечает больше на мой зов? Значит, наконец-то свободен я и можно забыть о годах проклятья?
Я кинулся вниз и, схватив бутылку вина, наполнил до краев бокал. Наверное, я улыбался, не знаю, но по щекам текли крупные слезы. Это были слезы освобождения, слезы радости и облегчения. Только не успел я поднести бокал к губам, как свет вокруг начал меркнуть, а в голове зазвучал голос:
– Я слышала тебя, поручик, только идти на каждый твой зов я не обязана. К тому же зовешь ты только тогда, когда тебе больно, и проклинаешь меня. Вот и сейчас сбылись мои слова. Потерял ты свое ненаглядное имение. С ужасом ждешь, когда явятся поругатели. Только это еще не самое страшное, что ты можешь потерять…
Прежде чем окончательно провалиться в забытье, я увидел размытый силуэт цыганки и расползающееся на полу красное пятно. Кровь.
В беспамятстве я пролежал всю ночь и лишь на утро пришел в себя. Цел! Только голова болит, как с попойки. Не иначе вина вчера перебрал, вот и привиделся сон мутный.
Прислушался к тишине, что поселилась теперь в моем доме навечно. Даже собаки не брехали во дворе. Неужто нет никого? Одного меня все бросили…
Набравшись смелости, я приоткрыл глаза и поморщился. Яркий дневной свет резанул не хуже сабли. Сколько я так пролежал? Нет, долой слабости! Мы еще повоюем!
И тут разглядел у своего лица черные лаковые сапоги…
Евгений Орлов вальяжно расположился в моем любимом кресле. Никогда раньше он не позволял ничего подобного. Знал, что за такое может схлопотать, и не только от меня. А нынче хозяином себя почувствовал, не иначе.
Я хотел подняться, взять его за грудки и выставить вон, но этот трус вынул из-за пазухи черный наган и направил в мою сторону:
– Не дергайся, генерал.
С нашей последней встречи он изменился. На бледном худом лице пробилась жиденькая бородка и теперь торчала клоками, делая его похожим на бродягу. Да и одет он был как бродяга, в длинный, с чужого плеча, кожаный пиджак, простые портки из грубой небеленой ткани и рубаху
Не сводя с меня глаз, он поигрывал пистолетом и улыбался, словно умалишенный. Я счел нужным не шевелиться и ничего не говорить. Зять явно был не в себе.
– Ты не бойся меня, генерал. Вставай. Негоже тебе на полу-то валяться, застудишь еще что-нибудь. – Ухмылка сползла с его лица, и он яростно рявкнул: – Я сказал – встать!
Пришлось подчиниться. Он ведь выстрелит. Не нарочно, а так… от страха. Вон рука как дрожит, того и гляди на спусковой крючок надавит.
– Что, генерал, смотрю, бросили тебя твои прихвостни? – Он осмотрелся по сторонам, будто искал подтверждение словам. И нашел. Им стала все та же тишина. – Так даже лучше. Мараться меньше.
– Что тебе нужно? – Я сохранял спокойствие, но не знал, надолго ли меня хватит. – Соломатина в довольствии отказала?
– О, да ты все тот же дерзкий старикашка. Знаешь, сначала я просто хотел тебя пристрелить как собаку, а потом подумал, что это слишком легко для тебя. Сколько лет я потерял с твоей потаскухой-дочерью и где мои деньги за этот адский труд?
Я не выдержал. Бросился вперед, а в голове билась только одна мысль – убить!
– Тише, генерал, я ведь сказал, не дергайся. – Орлов вскочил с кресла и нацелил на меня наган. – Твое время еще не подошло! Но можешь сказать, где твои сокровища, и я, так и быть, тебя убью еще до того, как сюда придут мои друзья.
Я вернулся на место. Пришлось сжать кулаки и терпеть.
– Ты наверняка слышал, что челядь подняла бунт, и теперь таким, как ты, осталось недолго. Рано или поздно до тебя доберутся, но я хотел все сделать сам. Точно так же я расправился и с Евдокией Соломатиной. – На этом имени Орлов скорчил зверскую рожу, показывая, насколько ему отвратно даже воспоминание о ней. – Она думала, что может управлять мной. Она ведь обещала, что перепишет сорок процентов своего имущества. Но на деле оказалось, что я без ее ведома и шагу не мог ступить. Приходилось отчитываться за каждую копейку. – Он замолчал и улыбнулся воспоминаниям: – Старуха верещала, как свинья, когда я вспорол ей брюхо. Но до этого я убил ее разлюбезного муженька. Генерал, ты знал, что она до последнего любила этого лысого недомерка?
У меня сжалось сердце. Несмотря на то что я терпеть не мог тещу, она все же была моей родственницей – матерью Софьи и бабушкой Марьюшки.
Не дожидаясь моего ответа, Евгений встал с кресла, прошел к комоду и достал сигару. Сам я не курил, но на всякий случай держал несколько штук. Сигары были дорогие, и я никогда не позволял Евгению трогать их.
– Редкостное дерьмо. – Едва закурив, Орлов закашлялся и, бросив сигару на пол, растер ее носком сапога. – И это ты прятал от меня? Очень скоро я смогу курить такие сигары, которые тебе даже не снились, и пить вино старше своего возраста.