Да благословит вас бог, мистер Розуотер, или Бисер перед свиньями
Шрифт:
— Фюить-фюить-ить-ить.
Элпот поднял глаза на птицу, на зеленые листья над головой, понял, что этот сад в пригороде Индианаполиса не мог уцелеть при пожаре, который он видел. Выходит, пожара не было. Он принял это открытие совершенно спокойно.
Элиот не сводил глаз с птицы. И он не прочь был, как эта птаха, распевать высоко на ветке и никогда не спускаться вниз. Ему хотелось забраться повыше, так как здесь, на уровне земли, происходило нечто беспокоившее его. Четверо мужчин в строгих темных костюмах сидели плечом к плечу на бетонной скамье всего в двух метрах от него. Они глядели на Элиота в упор, будто хотели услышать от него что-то важное. А Элиот чувствовал, что ему
Шея у него заныла. Не мог же он из-за них вечно сидеть с задранной головой!
— Элиот!
— Да, сэр? — И Элиот понял, что говорит с отцом.
Он стал потихоньку переводить глаза вниз, взгляд его скользил с ветки на ветку, как больная пичуга. И наконец встретился со взглядом отца.
— Ты собрался сообщить нам нечто важное, — напомнил тот.
Элиот увидел, что на скамейке сидят трое пожилых и один молодой: все смотрят на него с сочувствием и напряженно ждут, что же он соблаговолит им сказать. В молодом Элиот узнал доктора Брауна. Одним из трех пожилых был Тармонд Мак-Аллистер, адвокат Розуотеров. Другого Элиот видел впервые. Он не знал его имени, но почему-то — а это ничуть не удивило Элиота — лицо незнакомца, который смахивал на доброго деревенского гробовщика, сразу показалось ему лицом старого верного друга.
— Вам трудно найти слова? — подсказал Элиоту доктор Браун.
В голосе исцелителя страждущих слышалось легкое беспокойство, он ерзал на скамейке, готовый переложить на родной английский все, что взбредет Элиоту в голову.
— Не могу найти слова, — согласился Элиот.
— Ну, — сказал сенатор, — раз ты не можешь выразить свою мысль словами, то на суде, где будут решать, нормален ты или нет, толку от нее будет мало.
Элиот кивнул, подтверждая справедливость этих слов.
— А я… я уже начал выражать?
— Нет, ты просто объявил, — пояснил сенатор, — что тебе пришло в голову, как тихо, мирно и благородно расхлебать эту кашу. И вдруг уставился на дерево.
— Гм! — отозвался Элиот. Он сделал вид, что вспоминает, потом пожал плечами — Нет, ничего не помню! Вылетело из головы.
Сенатор Розуотер всплеснул пятнистыми морщинистыми руками.
— Чего-чего, а соображений, как управиться с этим делом, у нас хватает. — Он одарил всех своей устрашающей победной улыбкой и похлопал Мак-Аллистера по колену. — Верно ведь? — Потом потянулся за спиной адвоката и похлопал по плечу незнакомого Элиоту человека. — Верно? — Он явно был без ума от незнакомца. — Ведь мы залучили на свою сторону самого сообразительного человека в мире! — Он расхохотался — видно, все их соображения приводили его в восторг.
Потом сенатор указал рукой на Элиота.
— Нет, вы только взгляните на моего мальчика, посмотрите, как он выглядит, как держится! Вот наш козырь номер один. Как он опрятен, как чист! — Глаза у старика заблестели. — Сколько лишнего веса он сбросил, доктор?
— Девятнадцать килограммов.
— Да он в прежней боевой форме! — заливался сенатор. — Ни грамма лишку! А как играет в теннис! Беспощадно! — Он вскочил и с натугой разыграл жалкую пантомиму теннисной подачи. — Да час назад на этом самом корте состоялась такая игра, какой мне в жизни видеть не доводилось! Ты его раздолбал, Элиот!
— Гм… — Элиот огляделся в поисках зеркала или чего-нибудь, куда можно посмотреться. Он понятия не имел, как выглядит. Воды в бассейне вокруг фонтана не было. Она оставалась только в маленькой ванночке для птиц — горький настой сажи и листьев.
— Вы, кажется, говорили, что тот, кого победил Элиот, был прежде профессиональным теннисистом? — обратился сенатор к доктору Брауну.
— Много лет назад.
— А Элиот изничтожил его! И пусть этот человек душевнобольной, это ведь на его игре не отражается, правда? — Он не стал ждать ответа. — А когда, одержав победу,
Элиот, осмелев от того, что эти четверо, внимательно наблюдающие за ним, не сомневаются в его нормальности, встал, словно решил размяться. На самом деле он хотел подобраться поближе к ванночке для птиц. Пользуясь своей репутацией спортсмена, он прыгнул в сухой бассейн и сделал глубокое приседание, словно давал выход бурлившей в нем могучей энергии. Его тело справилось с этим упражнением без усилий. Он был весь как стальная пружина.
Резко присев, Элиот ощутил, что у него в кармане топорщится какой-то комок. Он полез туда и вытащил смятый экземпляр «Любознательного американца». Элиот расправил газету, почти уверенный, что сейчас увидит фотографию Рэнди Геральд, умоляющей оплодотворить ее семенем гениального человека. Но вместо этого обнаружил на первой странице собственную фотографию. Он был снят в пожарной каске. Фотографию увеличили с группового снимка, сделанного четвертого июля, когда снимали пожарную дружину. Заголовок вопрошал:
И ЭТО САМЫЙ НОРМАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК В АМЕРИКЕ?
(См. дальше.)
Пока остальные наперебой обнадеживали друг друга, что завтрашний суд пройдет прекрасно, Элиот послушно заглянул дальше. На развороте он увидел еще одну свою фотографию. На этом, довольно расплывчатом, снимке он играл в теннис на корте в психбольнице.
А с соседней страницы за его игрой следило исполненное благородного негодования семейство Фреда Розуотера. Все трое смахивали на крестьян-издольщиков. Фред, как и Элиот, изрядно похудел. Тут же была фотография Нормана Мушари, их адвоката. Заимев собственных подзащитных, Мушари обзавелся модным жилетом и золотыми часами с массивной цепочкой. Ниже приводилось его заявление:
«Моим клиентам не нужно ничего, кроме того, что от рождения причитается им и их наследникам по праву и закону. Дутые аристократы из Индианы потратили миллионы, созвали на помощь могущественных дружков со всех концов страны, лишь бы воспрепятствовать своим родственникам довести дело до суда. Слушание дела откладывалось семь раз по самым ничтожным поводам, а в это время за стенами психиатрической больницы Элиот Розуотер знай себе играет в теннис, и приспешники его во всеуслышание утверждают, будто он нормален.
Если мои клиенты проиграют дело, они лишатся своего скромного дома, убогой обстановки, старого автомобиля, их сынишка останется без своей маленькой лодки, Фред Розуотер потеряет страховые полисы, все свои сбережения и несколько тысяч, взятых в долг у верного друга. Эти мужественные, чистосердечные, простые американцы поставили на карту все, что имеют, уповая на американское правосудие, я оно не может, не должно, не имеет права их предать».
На том же листе, где была фотография Элиота, помещались два снимка Сильвии. На одном из них — на старом — она отплясывала твист с Питером Лоуфордом в Париже. На самом свежем — поступала в бельгийский монастырь, где главной заповедью было соблюдать молчание.
Элиот, возможно, и задумался бы над столь странными поворотами в жизни Сильвии, но вдруг услышал, как его отец ласково обратился к пожилому незнакомцу: «Мистер Траут!»
— Траут! — вскричал Элиот. Он так удивился, что потерял равновесие и ухватился за птичью ванночку, стараясь не упасть. Ванночка была ненадежно закреплена на подставке и начала крениться. Элиот выронил «Любознательного», схватил ванночку обеими руками, чтобы она не опрокинулась, и увидел в воде свое отражение. На него горячечным взглядом смотрел истощенный пожилой мальчик.