Да будем мы прощены

Хоумс Э. м.

– Эш, давно ли ты эти сериалы смотришь?

– Давно, – отвечает она. – Начала, когда мне было где-то семь, я месяц сидела дома с мононуклеозом, и мне мама позволяла с ней вместе смотреть.

– Мама их смотрела?

– Она их очень любила. Смотрела те же самые сериалы, которые смотрела в школе, когда сидела дома со сломанной ногой. А однажды в аэропорту она увидела настоящую миссис Тайлер, миссис Фебу Тайлер! Мама ее увидела и побежала ей помогать тащить чемодан. «По-настоящему» ее звали Рут Уоррик, она пару лет назад умерла.

Мама говорила, что видела это в газете.

– Ты очень тоскуешь по маме, – говорю я.

– У меня никого нет.

– Ну, вот, я рад тебя видеть, и Тесси, и Ромео будут тебе рады. Ромео тебе понравится.

– А можно нам поехать на кладбище? – спрашивает она. – Не слишком это будет необычно?

– Можем. А будет или нет необычно – не знаю.

– А на что там похоже?

– Мы же там были на похоронах, ты не помнишь?

– Нет, наверное.

– Оно как большой парк, растут деревья, могилы вровень с землей.

– Почему?

– Потому что такова еврейская традиция – делать могилы вровень с землей. Через год после похорон происходит церемония «открытия», и тогда поставят памятник с именем твоей мамы. А когда ты будешь туда приходить, оставляй каждый раз на могиле маленький камешек – это значит, что человека не забыли.

– А почему целый год?

– Такая традиция. Если хочешь, можем навестить бабушку. Тебе хотелось бы?

– А можно ее вывезти куда-нибудь?

– Куда, например?

– Не знаю. Ну, просто вывезти. А то получается, что она вроде хрупких куколок в коробке, на которые можно только смотреть. Может, ей хотелось бы куда-нибудь поехать.

– Мы у нее спросим. Ей вполне нравится там, где она сейчас, но спросить мы можем. Так что будем делать? Поедем к бабушке? Испечем печенье? Разберемся в шкафах?

– Можем испечь печенье и отвезти бабушке.

– Можем.

– Здорово. Тогда сегодня, как приедем домой, будем печь печенье.

– Сегодня, как приедем домой, поужинаем и ляжем спать.

– Ладно, тогда завтра с утра будем печь печенье и поедем к бабушке.

Ей приятно, что у нас есть план.

– А когда ты печешь печенье, то что делаешь? – спрашиваю я через пару минут.

– Как что делаю?

– Ну, в смысле, как ты их делаешь?

– Мы либо нарезаем полуфабрикат и печем, либо смешиваем все, что написано на коробке. Это называется «с нуля».

– И ты знаешь, как это делается?

– Знаю. – Она смотрит на меня как на идиота. – Ты никогда не пек печенье?

– Никогда, – сознаюсь я.

– Тогда заедем в магазин, – предалагает она, и мы заезжаем.

Эшли стрелой летит к шоколадным чипсам, и мы закупаем все, что перечислено на обратной стороне коробки, плюс еще пакет молока.

– Нужно молоко по-настоящему свежее, – говорит Эшли. – Иначе смысла нет. – Она оглядывает разбегающиеся ряды товаров. – Очень скучаю по продуктовым магазинам, – говорит она, и мне вспоминается непривычная среда ее существования.

Школа-пансион – изолированный инкубатор образования и социализации.

Мы печем печенье, и когда кухня наполняется чудесным теплым шоколадным ароматом, мне становится очень приятно. Мы сразу же съедаем большую часть, запивая молоком. Эшли правильно говорила: самое главное – чтобы молоко было свежее. Это поразительно – по-настоящему возвышенное переживание. Мы начинаем беспричинно смеяться, и кошка приходит и трется о мою ногу – впервые с того момента, как я раздал котят. Я ей наливаю молока в блюдце.

Когда печенье остывает, мы едем в дом престарелых. По дороге туда я рассказываю о том, что бабушке стало намного лучше, и о ее бойфренде.

– Я не поняла, они женаты или нет?

– Официально – нет.

– А что там насчет ползания и плавания?

– Помнишь, когда в прошлый раз мы у нее были, она лежала в постели?

– Ага.

– Ну, так теперь она с постели встала. Мы не знаем точно, это новое лекарство, или же она забыла, почему слегла. Я лично этого не помню. Знаю, мы ее поместили в дом престарелых, поскольку она была прикована к постели, но вот не знаю, помнит ли теперь хоть кто-нибудь, почему.

– Так это же хорошо, что ей лучше?

– Можно и так сказать.

– Доброе утро, мам! – здороваюсь я, когда мы входим в ее комнату.

– Чего в нем доброго, – говорит она.

– Что случилось?

– Они здесь.

В голосе слышится конкретное раздражение – будто явились наконец давным-давно ожидаемые инопланетяне.

– Правда? – переспрашиваю я.

– Да, – отвечает она убежденно. – Утром пришли и не уходят. – Она взглядывает на Эшли. – У тебя совсем не такой китайский вид. Тебе сделали операцию?

– Мам, это не Клер, это Эшли.

– Вы чьи?

– Мы твои, – отвечает Эшли и целует ее.

– Мама, Эшли – твоя внучка, она из нашего рода.

– Очень приятно, – говорит мама, пожимая Эшли руку.

– Мам, давно хотел тебе сказать: когда я заходил к тете Лилиан, то получил обратно твои драгоценности.

– Бриллиантовое обручальное кольцо? – спрашивает мама.

– Нет, жемчужные серьги, ожерелье с рубином и еще кое-какие мелочи: брошку и маленькое ожерелье. Она была очень рада их отдать, мне показалось. Избавиться от них.

– Еще бы, – говорит мама. – Ты смотрел на ее руку? Она все еще носит обручальное кольцо, которое мне твой отец купил?

– Понятия не имею, ма, – говорю я. – Похоже, вам надо это все вдвоем выяснить. Ты, когда говорила мне о драгоценностях, не вспоминала бриллиантовое кольцо.

– Хотела посмотреть, в чем она еще сознается до того, как я ее вздерну на дыбу.

Время ленча в столовой. Приходит дежурная по этажу – помочь маме туда дойти.

– Я не пойду, – говорит она.

– Почему? – спрашиваю я.