Да будем мы прощены
Шрифт:
– Будем голосовать? – спрашивает Нейт.
– Естественно, – отвечаю я.
– Все за Вильямсберг и его окрестности?
– Да! – дружно отвечают все.
Значит, решено. И как только принято решение, Нейт начинает меня бомбить насчет того, чтобы взять с собой мальчика.
Под конец разговора имя мальчика всплывает у меня в памяти. На самом деле всплывает какое-то мерзкое замечание Джорджа – как мать ребенка звала его по имени…
– Рикки, – говорю я. – То ли Рикки, то ли Рикардо.
– Так как его называть? –
– Рикки или Рикардо, – говорит Нейт.
– Хорошо, – говорит Эшли. – Давайте его позовем.
Я соглашаюсь позвонить, хотя сильно опасаюсь снова напоминать о нашей семье людям, которым мы столько вреда принесли. Но потом думаю про Нейта и Эшли, про их юношескую веру в возможность все исправить и заставляю себя позвонить.
– Можно попросить Кристину Мендес?
Имя я произношу медленно, потому что мысленно почему-то стал называть ее Кармен Миранда и боюсь, что вот так прямо в разговоре и назову.
– Нет дома, – отвечает мужчина.
Я хочу спросить, могу ли просить передать мое имя и телефон, но он вешает трубку.
Вечером я пытаюсь снова.
– Можно попросить Кармен?
– Ошиблись номером.
– Я хочу говорить с Кармен. Это про мальчика.
– У вас неправильно записано, ее зовут не Кармен, а Кристина. Ее еще нет дома.
– Прошу прощения, – говорю я, даже не поняв, что все-таки ляпнул. – Когда она будет?
Я с поразительной ясностью вижу предметы в кухне, фотографии детей, годами висящие на холодильнике, всякие вещи, валяющиеся там и сям и теперь уже залакированные временем и потеками апельсинового сока, молока, выплесками томатного соуса.
– Хотите что-нибудь передать?
– Я бы предпочел поговорить с ней лично.
При этих словах я отдираю край старой наклейки – эмблемы почтальона. Она глубоко залипла, и от отдирания края стало только хуже. Придется отскребать бритвой.
– Не кладите трубку.
– Алло? – звучит с подозрением женский голос.
– Здравствуйте, – говорю я. – Это говорит…
– Я знаю, кто вы.
– Нет, я его брат, дядя двух его детей.
Она молчит.
Я говорю, все вываливаю, все, что так трудно сказать.
– Дети человека, убившего ваших родных, очень переживают. Они волнуются за мальчика, хотят ему помочь… – Получается неловко, я действительно не знаю, что сказать. – Я везу детей в Вильямсберг, и они хотели бы пригласить мальчика с собой.
– Это что?
– Вильямсберг? Это в Виргинии, старый город, бывшая плантация. После пожара Йорктауна он был столицей штата – это произошло, кажется, когда американская революция набирала ход. В такие места ездят, чтобы изучать историю Америки. – Тут я перескакиваю: – А рядом парк аттракционов. Дети подумали, что мальчику это может понравиться. Ну и вам, конечно.
– Я работаю.
– Если можете взять отпуск, мы покрыли бы ваши
– Он очень болен, – говорит она без нажима, так что непонятно, к чему она ведет.
– Все еще болен после аварии?
– Нет, – отвечает она. – Он очень болен, у него необучаемость, синдром дефицита внимания, отставание в развитии, биполярное расстройство и еще куча всего. Мне приходится держать его на лекарствах.
– А, – говорю я. – Племянники были бы рады лучше его узнать, и, как я уже сказал, вас мы тоже приглашаем.
Она не заинтересована или не понимает, о чем я толкую.
– Я переговорю с мужем.
– Хорошо, – говорю я. – Спасибо.
Несколько гордый собой, я звоню отцу Джейн:
– Я принял ваше предложение.
– Не может быть, – отвечает он.
– Принял. Я увожу детей. Мы едем в историческое место, Вильямсберг.
– Понял, – говорит он, молчит секунду и потом выдает: – Мое предложение состояло в том, чтобы тебе гореть в аду вместе с твоим говенным братцем. Это вы мою красавицу дочку убили, и Бог один знает, что ты там делаешь с детьми.
Я собираюсь с мыслями.
– Вы правы, – отвечаю я. – Произошедшее не подлежит прощению, и я хотел, чтобы вы знали: я слышал ваши слова. Постараюсь сделать для детей все, что смогу.
– Ты чмо, – говорит он и после паузы добавляет: – Так чего ты звонишь?
– Вы предложили, чтобы я куда-нибудь детей вывез. Я хотел вам сообщить, что мы едем в Вильямсберг.
– И ты ждешь, что я за это заплачу? Что Вильямсберг – это как Израиль? Ни пенни не дам, козел, ни пенни!
– Я не просил денег – просто хотел дать вам знать. Мы вам открытку пошлем.
Я вешаю трубку.
В следующем нашем разговоре я сообщаю Нейту, что беседовал с теткой мальчика.
– Сегодня что? – спрашивает Нейт.
– В каком смысле?
– Число какое?
Я говорю ему сегодняшнее число.
– Это я знаю. Сегодня мамин день рождения.
– Верно, – говорю я. Сам не сообразил.
– Не надо ли что-нибудь сделать? Торт с незажженной свечой – ну, символическое что-то?
– Вполне можешь, – говорю я.
– Ага. Я мог бы попросить на кухне сделать деньрожденный торт с незажженной свечой в память о моей покойной матери.
– А я съезжу на кладбище, – отвечаю я.
– И что сделаешь?
– Посмотрю, как и что, поговорю с ней…
Чем дольше говорю, тем ужасней кажется сцена: я стою возле могилы и пою «С днем рождения».
Тишина…
– Так что сказали родные мальчика? – спрашивает Нейт.
– Что они подумают.
– Надеюсь, он с нами поедет.
– Почему так?
– Вся эта история – такой кошмар, – говорит Нейт, – что мы должны хоть что-то сделать правильно. А это то, что мы как раз можем.