Да будет Человек (Fiat Homo) (Песнь для Лейбовица, Часть 1)
Шрифт:
– Если бы не та отметина на камне, которую он... Тогда, может быть, я и...
Настоятель закрыл глаза и тяжело вздохнул.
– Надпись действительно есть, хоть и едва различимая, - признался он. Может, ты сам ее сделал?
– Нет, мой господин.
– Ты признаешь, что выдумал старика?
– Нет, мой господин.
– Хорошо же, ты хоть понимаешь, что с тобой будет дальше?
– Да, преподобный отче.
– Тогда приготовься.
Дрожащими руками послушник подобрал полы туники, обернул их вокруг
– Благодарение Господу!
– послушно отозвался Френсис, слегка задохнувшись.
– Ты передумал, мой мальчик?
– Преподобный отче, я не могу отрицать...
Бац!
– Благодарение Господу!
Бац!
– Благодарение Господу!
Десять раз была повторена эта простая, но мучительная литания; брат Френсис взвизгивал свою благодарность Господу за каждый обжигающий урок добродетельного смирения, что от него и требовалось. После десятого удара настоятель остановился. Послушник слегка раскачивался, стоя на цыпочках. Из-под сжатых век выкатилась слеза.
– Мой дорогой брат Френсис, - сказал аббат Аркос, - ты совершенно уверен, что видел того старика?
– Уверен, - пробормотал Френсис, мысленно приготовившись к продолжению экзекуции.
Настоятель Аркос пристально поглядел на юношу, обошел вокруг стола и, выругавшись, уселся. Некоторое время он сердито разглядывал клочок пергамента с перерисованными древнееврейскими буквами.
– Как ты думаешь, кто это был?
– рассеянно спросил Аркос.
Брат Френсис открыл глаза, и слезы потекли по щекам.
– Ты убедил меня, мальчик, что ж, тем хуже для тебя.
Френсис ничего не сказал, но мысленно взмолился, чтобы нужда убеждать настоятеля в своей правдивости возникала не слишком часто.
Повинуясь раздраженному жесту аббата, юноша опустил тунику.
– Можешь сесть, - произнес настоятель уже нормальным, чуть ли не добродушным голосом.
Френсис подошел к указанному креслу, уже было сел, но вдруг сморщился и снова поднялся.
– Если преподобному отцу настоятелю все равно...
– Ладно, тогда стой. Я не собираюсь больше тебя задерживать. Ты можешь идти и заканчивать твое бдение.
Он умолк, заметив, что лицо послушника просияло.
– Ну уж нет!
– отрезал Аркос.
– Ты не вернешься на прежнее место! Ты поменяешься с братом Альфредом и близко не подойдешь к тем развалинам. Далее. Я приказываю тебе не обсуждать это происшествие ни с кем, кроме твоего исповедника и меня; хотя один Бог знает, сколько уже нанесено вреда. Ты хоть понимаешь, что ты наделал?
Брат Френсис потряс головой.
– Вчера было воскресенье, преподобный отче, и от нас не требовалось хранить молчание; во время рекреации я и рассказывал все ребятам. Я думал...
– Да, а эти твои "ребята"
Френсис оторопел, потом снова затряс головой:
– О нет, господин настоятель. Я уверен, что это был не он. Блаженный мученик не стал бы делать таких вещей.
– Каких это таких?
– Он не стал бы гоняться за мной и не старался бы ударить меня палкой с шипом на конце.
Настоятель вытер губы, чтобы скрыть невольную улыбку. Через мгновение ему удалось принять задумчивый вид.
– О, а я и не знал об этом. Так это он за тобой гонялся, да? Я так и думал. А своим приятелям ты и об этом рассказал? Да? Вот видишь, а они все равно не сомневаются, что это был Блаженный. Интересно, много ли таких людей, за которыми бы Блаженный гонялся с палкой...
– он остановился, не в силах сдержать смех при виде выражения лица послушника.
– Ну ладно, сынок, а ты-то сам как думаешь, кто это мог быть?
– Я думаю, что, возможно, тот старик - паломник, шедший посетить наш храм, преподобный отче.
– Ты не можешь пока его так называть, он еще не стал храмом. В любом случае твой старик - не паломник и не шел сюда. И в ворота наши не заходил, разве что дозорный спал. Однако послушник, бывший на часах, клянется, что не спал, хотя и признает, что в тот день его сильно клонило ко сну. Так в чем, по-твоему, дело?
– Если преподобный отец настоятель позволит, я сам несколько раз дежурил на часах.
– Ну и?..
– Понимаете, в яркий, солнечный день, когда вокруг не движется никто, кроме ястребов, через несколько часов начинаешь следить лишь за этими ястребами.
– Так вот чем ты занимаешься! Вместо того, чтобы глаз не спускать с дороги!
– И если слишком долго смотришь на небо, то как будто бы отключаешься - не спишь, нет, а становишься вроде как завороженным.
– Значит, вот что ты делаешь, стоя на часах?
– рассердился настоятель.
– Не обязательно. Я хочу сказать, если бы так оно и было, я бы не знал сам. С братом Дж... м-м-м, ну с одним из братьев, которого я сменял, случилось то же самое. Он даже не знал, что пришло время сменяться с поста. Он сидел там, в башне, и пялился с открытым ртом на небо. Как бы в забытьи.
– В один прекрасный день, когда ты будешь в подобном "забытьи", прискачет отряд язычников из Юты, перебьет садовников, порушит оросительную систему, вытопчет наш урожай и засыплет камнями колодец, прежде чем мы начнем защищаться. Почему у тебя вид такой странный? Ах да, я забыл совсем - ты ведь сам родом из Юты. Но неважно, может, ты и прав насчет дозорного в том смысле, что он мог проглядеть старика. А скажи, ты уверен, что это был самый обыкновенный старик и ничего больше? Не ангел? Не блаженный?