Да, господин министр
Шрифт:
– Именно тем, что он – красноречивое, бездушное, жестокое, двуличное ничтожество, – объяснил я.
К тому же он умеет подать себя, пользуется поддержкой множества рядовых членов партии (хотя рядовые члены парламента все его ненавидят) и каким-то образом сумел убедить общественность в своей искренности.
Его излюбленное оружие – локти. Я должен спихнуть Корбета, иначе он спихнет меня. Локти, объяснил я Энни, – важнейшее орудие в арсенале политика.
– Важнее порядочности?
Давно я так не смеялся. Наверное, с самого детства. До слез. И долго – как минимум минут пять. Мою веселость еще поддерживал
Неизвестно, сколько бы еще продолжался этот приступ смеха, если бы внезапно не раздался телефонный звонок. К моему удивлению, звонил Гастон Ларусс из Брюсселя.
– Добрый вечер, господин комиссар, – сказал я.
Он звонил, чтобы узнать, согласен ли я на внесение моего имени в список кандидатур на пост комиссара ЕЭС. Я сказал ему, что для меня это большая честь, что мне надо подумать, что я весьма признателен за его заботу и т.д., и т.п. Затем я поинтересовался, знает ли об этом Номер Десять. Он что-то забормотал, завилял, но в конце концов все-таки признался: да, знает.
(Запись этого телефонного разговора много лет спустя была обнаружена нами среди личных бумаг Гастона Ларусса. Из нее можно предположить, что Ларусс «вилять» вовсе не собирался, просто Хэкер, чтобы блеснуть своими познаниями во французском, спросил, знает ли об этом Numero Dix, а Гастон Ларусс не сразу понял, что Numero Dix – это Даунинг-стрит, 10. – Ред.)
Что бы это могло значить?
– Прежде всего – переезд в Брюссель, – высказалась Энни.
Да, но что бы это могло значить? Что за этим стоит? Ловкий ход ПМ с целью избавиться от меня? Простое совпадение? Намек? Может, ПМ дает мне возможность уйти, не «потеряв лица»? Если так, то почему он прямо не сказал мне об этом? Возможно, ПМ и не имеет отношения к инициативе послать меня в Брюссель? К тому же, это большая честь, не так ли? И почему моя жизнь всегда полна вопросов, на которые нет ответов? Зато Энни пришел в голову еще один:
– А сама работа ничего?
Я покачал головой.
– Хуже не бывает. Для меня это конец карьеры. Хуже, чем пэрство. Полный и окончательный провал. В такой ситуации вернуться на политическую арену можно, разве только создав новую партию.
Энни поинтересовалась, что, собственно, стоит за этим назначением.
Я начал перечислять:
– Прежде всего – жизнь в самом сердце прогнившей европейской бюрократии, среди всей этой непотребной роскоши: пятьдесят тысяч в год плюс двадцать тысяч на представительские расходы, шампанское, крабы, бесконечные банкеты, зарубежные вояжи, отели, лимузины с кондиционерами и личные самолеты, послеобеденные сиесты и уик-энды на привилегированных пляжах…
И тут только до меня дошло, что я говорю! До чего же мы привыкли говорить, не слыша самих себя, не задумываясь над последствиями своих слов. Уму непостижимо!
– Может, имеет смысл съездить туда и посмотреть своими глазами? – неуверенно предложил я.
– Почему бы и нет? – с надеждой откликнулась Энни. – Знаешь, иногда мне кажется: мы заслужили право быть в числе неудачников.
Сегодня утром по дороге в министерство состоялся интересный разговор с Роем. Конечно же, о перестановках мой шофер знал все.
Я наивно полагал, что он, подобно
Оказывается, Рой был уверен, что я в курсе дела. Все шоферы знали об этом от шофера премьер-министра и шофера секретаря кабинета. Похоже, это была тайна, известная всем.
Я ненавязчиво попытался выведать, что именно известно ему.
– Да пустяки, сэр. Подошла очередь Корбета на повышение, и ПМ не может ее отсрочить. А старину Фреда – простите, сэр, министра занятости – собираются «вышибить наверх».
Он говорил с уверенностью поистине сведущего человека. Я спросил, откуда ему это известно.
– Его шофер получил другое назначение, сэр.
– А что говорят про меня?
– Ничего, сэр.
Ничего? Может, он что-то скрывает? Должны же быть хоть какие-то слухи. Ведь я как-никак член кабинета, черт побери!
– Вот смех-то, сэр! Парни до сих пор ничего не слыхали. – Рой лукаво посмотрел на меня в зеркальце. – Но вам, сэр, уж наверняка известно, что вас ожидает?
Он прекрасно знает, что я практически ничего не знаю! Или пытается узнать? Дополнительная информация для торговли и обмена новостями на шоферской бирже.
– М-да, – неопределенно промычал я.
Конечно, надо были сразу оборвать этот разговор, но меня будто кто за язык тянул.
– Про себя говорить, конечно, неловко, вы же понимаете… ну насчет того, как идут дела, хорошо или…
Он не ответил.
Я сделал новую попытку.
– А что ваши парни… э-э…
Он перебил меня и как-то покровительственно бросил:
– Они все уверены, что у вас выходит нормально, сэр.
Опять!
Вчера весь день прошел в бесконечных заседаниях: кабинет, комитет кабинета, голосование в парламенте… так что на беседу с Бернардом просто не нашлось времени. А побеседовать надо бы. Бернард всегда меня поддерживает. Он – способный парень и может дать полезный совет.
Сегодня за чашкой чая поделился с ним своими трудностями.
– Кстати, Бернард, к вопросу о перестановках…
Он захихикал. Непонятно почему.
– Ради бога, извините, господин министр. Мне показалось, вы… Нет-нет, пожалуйста, продолжайте.
– В общем, дело приобретает сложный оборот. Только учтите, Бернард, наш разговор носит сугубо конфиденциальный характер. Так вот, у меня спрашивали согласия занять пост одного из британских комиссаров ЕЭС в Брюсселе.
– Как здорово! – обрадовался Бернард. – При перестановках никогда не мешает иметь козырного туза в запасе.
– Так ли здорово? – усомнился я. – Вот в чем дилемма.
Он промолчал. Тогда я спросил, действительно ли он считает, что на посту министра у меня выходит нормально.
В глубине души я надеялся услышать от него что-нибудь вроде «великолепно, господин министр». Но Бернард согласно кивнул и сказал:
– Да, вполне нормально.
Создается впечатление, будто в оценке моей деятельности никто не желает идти дальше, чем ни к чему не обязывающее «нормально». Это страшно деморализует. Разве я виноват, что не смог проявить себя во всем блеске? Ведь Хамфри только и делал, что ставил мне палки в колеса, он никогда не принимал мою сторону.