Да не судимы будете

Автор неизвестен

Я как-то немного растерялся, подумал, может быть Брежнев кое-что знает об «истинных» отношениях ко мне Н. С. Хрущё­ва. Но тут же ему ответил, что Хрущев занимает такое положе­ние, что ему нет надобности говорить одно в глаза, а другое за глаза. Да и вообще, у него такая ответственность и нагрузка, что мы должны его понимать, если он даже кое-что скажет резкое. Но он не злопамятный по своей натуре, добрый и от- зьшчивый человек. Брежнев при этом сказал, что я мало о нем знаю, замкнулся здесь в своей «провинции» и ничего не вижу и не чувствую. Я ответил, что кому положено, тот то и делает. «Это так,— ответил он,— но надо немного шире смотреть на происходящее. Все, что происходит в партии, стране, в хозяй­стве исходит от вас, членов Президиума ЦК, рещений прави­тельства. И мы видим, что вы все единодушны в принимаемых решениях и все поддерживаете предложения Хрущева и первы­ми аплодируете ему. Мы с «мест» тоже все «вторим».

Далеко не все так, как внешне кажется. Нам с Хрущевым трудно работа­ется. Об этом я и приехал с тобой, Петро, поговорить откровен­но, но об этом никто не должен знать».

Время подошло к обеду, я пригласил Брежнева пообедать в кругу моей семьи. Приглашение было принято, и мы провели приятно время. Подвыпивши, Брежнев начал декламировать какие-то старые, затасканные стихи. Взгромоздившись на стул, стоя, он «упивался» своей речью. За обедом несколько раз порывался апеллировать к моей супруге Ирине, что я его, Брежнева, не понимаю. Каждый раз я старался приглушить этот разговор репликой, что, мол, еще поговорим.

В это время мой сьш Борис был в служебной командировке в Африке, невестка Леля была с нами, и вот в разговоре Брежнев хвастливо и самонадеянно заявил, что, мол, если хочешь, Леля, то я могу тебе устроить поездку к мужу. Тебе это ничего не будет стоить. Все это говорилось под «парами». Обед продолжался долго. И мы снова вышли на улицу с Брежневым, когда уже солнце спряталось и начало темнеть.

Возобновился снова разговор, но уже более оживленный по понятной причине. Брежнев сказал тогда мне: «Ты, Петро, должен нам помочь, поддержать нас!» Я ответил: «Не знаю, в чем вас и кого поддерживать? Расскажите, в чем суть поста­новки вопроса? Тогда, может быть, можно что-то сказать».

Брежнев снова сказал, что я ничего не знаю, но так работать, как мы, мол, работаем, невозможно. «Н. С. Хрущев с нами не считается, грубит, дает нам прозвища и приклеивает. разные ярлыки, самостоятельно принимает решения. Он недавно зая­вил, что руководство наше старое и его надо омолодить. Он подбирает «ключи», чтобы нас всех разогнать». Тут я ему сказал: «Не знаю о прозвищах, ярлыках и как там у вас принимаются решения, но я сам из уст Хрущева слышал, что действительно в Президиуме ЦК собрались старики и надо бы состав значительно омолодить». При этом, обращаясь ко мне, Брежнев сказал: «Я думаю, что в центральные руководящие органы надо брать людей в возрасте самое большее 45—50 лет. А на нащсомпартии, обкомы и крайкомы и того моложе. А вы как думаете?» — обратился он ко мне. Я ответил, что с ним Никита Сергеевич согласен, но со счетов опыт старших товари­щей сбрасывать нельзя. Он полушутя обратился ко мне: «А вам сколько лет?» Я ответил, что пошел уже 55-й год, он шутя сказал, что я тоже уже «старик». Я продолжал, что Хрущев беспокоится об омоложении руководящего ядра — это хорошо, должна быть преемственность.

Тут Брежнев мне сказал, что я его по этому вопросу непра­вильно понял. А потом, мол, надо понимать, что он только прикрывается омоложением кадров, а на самом деле хочет разогнать опытные кадры, чтобы вершить самостоятельно все дела. Брежнев снова начал говорить, что я его не хочу понять и что о его приезде, тем более о разговоре, в такой постановке вопросов никто не знает и не должен знать. Я ему ответил: «Если вы мне не доверяете, то нечего было вам ко мне ехать и вести разговор, а о конфиденциальности прошу мне лишний раз не напоминать.» Тут Брежнев, очевидно, спохватился и ска­зал: «Ты, Петро, правильно меня пойми, мне тяжело все это говорить, но другого выхода у «нас» нет». Тут же снова сказал, что Хрущев над многими из нас просто издевается — нет ника­кой жизни. Тут же как мальчишка расплакался и сказал: «Без тебя, такой крупной организации, как Компартия Украины мы не можем предпринять что-либо, улучшающее наше положе­ние». Я сказал Брежневу, что им всем надо собраться и откро­венно и открыто поговорить с Н. С. Хрущевым о недостатках, и мне кажется, что с Никитой Сергеевичем можно вести такой разговор, он может понять.

Тут Брежнев ответил: «Ты это так говоришь потому, что не знаешь истинного положения дел. Если мы попытаемся это сделать, он нас всех поразгоняет, и в это верить нельзя».

Долго, далеко за полночь, мы вели разговор на одну и ту же тему. Зашли в дачу, перекусили, выпили по рюмке коньяка, на прощанье Брежнев меня обнял, поцеловал и сказал: «Петро,

«мы» на тебя очень надеемся». Я ответил, что нам по этому вопросу еще надо поговорить. Это вопрос чрезвычайно серьез­ный, и с ним надо не спеша разобраться. Брежнева отправил на своей машине, так как он сам об этом меня просил. Когда уехал Брежнев, я сам еще долго, почти до рассвета, бродил в парке и по набережной. Так и не мог уснуть до самого утра, все это меня очень взволновало и растревожило.

4 июля. Дождавшись утра, я позвонил в Мухолатку

Подгор-. ному и сказал ему, что у меня вчера был Брежнев, мы много. говорили, но он просил никому о его приезде и разговорах не говорить. Подгорный сказал, что ему известно, что Брежнев был у меня, и примерное содержание наших разговоров тоже известно. Затем спросил, чем я занят, я ответил, что «пережи­ванием» вчерашних или уже и сегодняшних разговоров и встре­чи. Подгорный мне сказал: «Если сможешь, подъезжай ко мне, будем вместе «переживать». Я сразу же уехал в Мухолатку и по дороге всё гадал и думал, что бы это все значило, меня этот вопрос очень тревожил.

Подгорный меня очень хорошо встретил, обнял, поцеловал. Я ему вкратце изложил содержание нашего разговора с Брежне­вым, он внимательно выслушал, а затем сказал: «Мне все известно». Я спросил, зачем же он меня выслушивал? Он ответил, что не знает, все ли ему рассказал Брежнев, ведь он после приезда был у меня и все рассказал. Посещением остался доволен, хотя по некоторым вопросам насторожен.

Я спросил Подгорного, а почему Брежнев приехал ко мне, а не ты, он только и сказал: «Так надо было. Позже узнаешь». Я снова спросил Подгорного, что же случилось? Он ответил, что обстановка сложная и что-то надо решать, так дальше работать нельзя. Я сказал, что кое-что я понял, потому что Брежнев в разговоре со мной даже расплакался. Подгорньш переспросил меня, правда ли это. Я подтвердил. Он только и сказал: «Ты этому не очень доверяй, есть пословица, что Москва слезам не верит».

Подгорный уточнил некоторые подробности нашего разго­вора с Брежневым, а затем, на миг задумавшись, сказал: «Да, дела складываются очень сложно». В это время мы сидели на веранде второго этажа дачи и увидели, что появился Брежнев. Подгорный мне сказал: «Ты в разговоре не подавай вида, что я знаю о посещении тебя Брежневым».

Пришел Брежнев, как всегда, несколько «ретивый», игри­вый, немного навеселе. Как ни в чем не бывало, зашел новый разговор обо всем и понемногу. Наконец Брежнев начал старый разговор о трудностях работы с Хрущевым. Я снова начал

уточнять эти «трудности». Оказалось, что Хрущев очень требо­вательный, проводит самостоятельную линию, независимо ре­шает вопросы, много разъезжает по стране и за границу. Сельское хозяйство превратил в свою монополию, много прово­дит разных «реорганизаций» в народном хозяйстве, в партии и советских органах. Разделил их на городские и сельские. Явно пренебрегает вопросами идеологии, требует конкретной рабо­ты, а не «болтовни», как он говорит.

Во внешней политике и взаимоотношениях с соцстранами и их компартиями допускает большие промахи, что отрицатель­но отражается на авторитете нашей партии и страны. Заигрыва­ет с социал-демократами и капиталистическими странами За­падной Европы. Не обошел вопроса об испорченных взаимоот­ношениях с Китаем, карибского кризиса, посылки Аджубея в Бонн и поездки в Скандинавские страны. И еще много разных «прегрешений» и недостатков. И все же при всем этом главный вопрос был тот, что он их не слушает и хочет со всеми разделаться поодиночке.

В разговоре я сказал, что все, что делалось, очевидно, принималось на Президиуме, и, как видно из всех документов и действий, все мероприятия внутриполитического и внешнепо­литического характера всеми поддерживались. Если есть какие отклонения от принятых решений и они имеют принципиальное значение, соберитесь все вместе, обсудите, выскажите свое мнение Хрущеву, исправьте положение.

Тут Брежнев не выдержал, почти выкрикнул: «Я уже тебе говорил, что в откровенный разговор я не верю, кто первый об этом заговорит, тот будет вышвырнут вон из состава руковод­ства». Я довольно многозначительно посмотрел на Брежнева, а затем на Подгорного — очевидно, это было правильно поня­то, и тут, наконец, напряжение было снято словами Подгорно­го: «Довольно нам играть в я^мурки, я знаю ваш разговор с Брежневым, и ты, Петр, правильно пойми все, что делается. Очевидно, надо идти по большому счету. Возможно, чтобы решить вопрос, о котором ты говоришь, надо выходить на Пленум ЦК, а без мнения Украины и членов ЦК КПСС, которые от Украины избраны, вопрос решить невозможно, ведь всем известно, что украинская партийная организация имеет большой вес и авторитет, да это и основная опора Н. С. Хрущева. Поэтому тебе надо быть готовым повести от­кровенный, но осторожный разговор со всеми твоими товари­щами, входящими в состав ЦК КПСС, а их на Украине нема­ло — 36 человек. Возможно, поговорить надо с доверительным активом по всем вопросам, которые мы тебе изложили». Я ответил, что ж, ради справедливого дела поговорить можно, хотя это и очень рискованный и опасный прием. Тут же я ска­зал, что имеются три человека, с которыми я не могу повести никакого разговора. Это И. Сенин, О. Иващенко, А. Корней­чук. Эти люди прямо и даже в частном порядке могут сейчас же все передать Н. С. Хрущеву, от этого, я думаю, не будет хоро­шо никому.