Да, нет, возможно

Алберталли Бекки

Но обо всем этом я не говорю. И даже не шевелюсь. Просто смотрю на журнальный столик и изо всех сил стараюсь не плакать, потому что, кажется, не смогу остановиться, если начну.

Знаете почему?

Потому что это, нахрен, жесть.

Глава третья. Джейми

– Тук-тук, – говорит бабушка вместо того, чтобы просто постучать. Раньше это казалось мне ее забавной особенностью. Теперь я знаю: она делает так потому, что в руках в этот момент держит поднос с едой, или собаку, или

и то и другое.

Я сажусь на кровати и зеваю.

– Доброе утро.

Бабушка не заходит, только приоткрывает дверь.

– Милый, можешь не торопиться, но завтрак уже на кухне и ждет.

– Ага. Спасибо. – Я потираю глаза. – А ты?..

Щелкает замок на двери: бабушка уже ушла. Я снова зеваю и снимаю телефон с зарядки. Как обычно, за это время в общем чате накопился примерно миллион сообщений. Я просматриваю самое последнее, от Фелипе.

«Значит, завтра в девять Ты даже не представляешь, на какие жертвы я ради тебя иду».

Пока я листаю сообщения вверх, передо мной разворачивается хронология переговоров: Дрю рассказывает, какая горячая штучка Бет, девушка-бегунья, а потом прозрачно напоминает, что утренняя «группа поддержки» должна присоединиться к нему на школьном стадионе.

На часах 8:15. Обычно я стараюсь так рано в чат не писать. Не потому, что звук оповещения кого-то разбудит – Дрю и Фелипе способны проспать не только сигнал телефона, но и бурю, сирену тревоги – да что угодно. Но когда ты первым пишешь утром в общий чат – это как-то в целом не круто. А я всегда первый. Каждое утро. В такие моменты я чувствую себя тем парнем, который приходит на вечеринку точно в указанное в приглашении время. Точнее, чувствовал бы, если бы меня звали на вечеринки.

С другой стороны, нет смысла пытаться убедить Дрю и Фелипе, будто я, вопреки обыкновению, всю ночь безудержно веселился в какой-нибудь компании. Так что я отправляю в чат стикер с поднятым большим пальцем. А потом погружаюсь в обычную рутину: принять душ, почистить зубы, прополоскать рот, нанести дезодорант, надеть чистую одежду, все такое. Не знаю уж, какая из меня «группа поддержки», но я по крайней мере буду приятно пахнуть.

Когда я спускаюсь на кухню, мама и бабушка уже заняли свои обычные места, в руках у каждой – чашка кофе. Завидев меня, Бумер, лежавший у бабушкиных ног, тут же вскакивает.

– Доброе утро, солнышко! – Бабушка слегка треплет меня по плечам и целует в щеку. – Смотри-ка, нарядился. Сейчас я достану твой завтрак из духовки. Ты куда собрался?

– Дрю ждет, что я помогу ему понравиться какой-то девчонке.

– Разве он не встречается уже с той девушкой из «Стейк и шейк»? – поднимает на меня глаза мама, до того поглощенная чтением новостей.

– Они просто зависали вместе. Ничего такого… – Глядя, как бабушка наклоняется к духовке – Бумер, разумеется, вьется вокруг, – я замолкаю и подозрительно щурюсь. – Так, а почему это у меня на завтрак что-то особенное? Что случилось?

– Понимаешь… – Бабушка оборачивается и тепло улыбается мне.

В руках у нее тарелка с тостами из халы. – Ты вчера так беспокоился из-за тоста, который нужно произнести перед халой, что я подумала… – Глаза у нее насмешливо поблескивают за стеклами очков в красной оправе. Я слежу за направлением ее взгляда и вздыхаю. – Тост из халы! – радостно заканчивает она. – Смекаешь?

– О да.

– Еще рано шутить на эту тему.

– О да. Слишком рано. – Я откусываю огромный кусок от тоста: он слегка хрустит на зубах, масла ровно столько, сколько нужно, никакого изюма. – Идея тоста как еды мне нравится. Идея тоста, который нужно произносить, – нет.

– Все будет хорошо, бубалех. Я не сомневаюсь.

– Зато я сомневаюсь. Очень сомневаюсь. Очень-очень сомневаюсь.

– Джейми, тебе правда стоит перестать так себя вести, – снова поднимает на меня глаза мама. – Это же как самосбывающееся пророчество. Ты так веришь в свою способность все испортить, что, естественно, портишь все и мешаешь такими мыслями самому себе.

– Но это не мысли, это правда.

– Неправда…

– Ма-ам. У меня очень плохо получается говорить речи. Это объективный факт.

Бабушка треплет меня по плечу. Мама хмурится.

– Милый, это ты так решил из-за собеседования, да? Забудь о нем. Я знаю, что все прошло ужасно. Никто и не пытается делать вид, будто все было иначе. Но ты все равно сможешь работать в политике. Просто подступишься к этому опыту с другой стороны.

– Ты самое главное упускаешь.

Маме, наверное, кажется, что я расстроен. Или что мне не нравится все лето составлять списки и выполнять поручения двоюродного брата. Что я предпочел бы бегать вверх и вниз по мраморным ступеням здания капитолия штата. Но меня печалит не отсутствие мраморных ступеней. И не поручения. Если бы сенатор Мэтьюс взял меня на работу, я все равно занимался бы тем же самым.

Меня печалит, что я ни на что не гожусь. Что даже по протекции не могу куда-то устроиться. Что действующий член сената штата открыл специально для меня стажировку, а я подавился собственной соплей.

Это не шутка: со мной именно это и случилось. Не знаю, как объяснить так, чтобы это звучало не слишком уж отвратительно, но у меня в горле собрался целый комок соплей, я запаниковал, начал откашливаться и спровоцировал рвоту. После чего провел где-то час в том самом роскошном туалете. Надо ли говорить, что место на стажировке я в итоге не получил.

Все это не слишком хорошо сочетается с моей мечтой однажды принять участие в предвыборной гонке. Давайте начистоту. Некоторым людям суждено менять историю. А некоторым – испачканную рвотой одежду в туалете.

– Тебе просто нужно больше практики, – продолжает мама. – И ты научишься разговаривать с незнакомыми людьми. Это все равно что тренировать мышцы, понимаешь? Если тренируешься, видишь результат. Однажды это войдет у тебя в привычку. И станет не сложнее, чем болтать с Дрю или Фелипе.