Да, та самая миледи
Шрифт:
А быть графиней так хотелось…
И когда де Ла Фер смотрел на меня темными ласковыми глазами, слабость обволакивала меня, я мечтала, чтобы именно он, мой любимый, стал моим мужем.
И все было бы правильно, не понарошку, как у отца с мамой, а по-настоящему. Чтобы мы всю жизнь прошли вместе рука об руку, чтобы я родила ему дюжину здоровых и красивых детей, чтобы умерли мы в один день и лежали вместе под одной плитой до того момента, как пропоют над нами трубы Страшного суда, и мы, рука об руку, как и при жизни, пойдем с ним к Божьему престолу на суд Его. Безмозглая дура!
Провинция и ахнуть не успела,
Робер с тихой улыбкой в грустных глазах венчал нас, а когда де Ла Фер одел новую жену в новое платье и показал все это свету, общество было сражено моей красотой и признало нас прекраснейшей парой на земле со времен Адама.
Граф де Ла Фер упоенно творил рай на земле, не жалея для этого ни средств, ни людей.
Я стала хозяйкой замка, легко вспомнила все то, чему учила меня матушка, и, видит Бог, справлялась со своими новыми обязанностями так, словно родилась в колыбели, увенчанной короной с девятью жемчужинками [6] .
6
Корона с девятью жемчужинками в геральдике обозначала графский титул
Мы и правда были неразлучны ни днем, ни ночью. Когда де Ла Фер на короткое время отлучался, я просто заболевала. Когда же он появлялся, солнце опять заливало землю, и иногда я думала, что умру от немыслимого счастья, и только молилась, чтобы это произошло на руках мужа. Видимо, кто-то услышал мои мольбы…
Разумеется, я не пропускала ни одной охоты, несмотря на то, что скакать в дамском седле по лесам – это сплошная пытка. Но граф был глух к моим робким просьбам разрешить ездить в мужском костюме и мужском седле. Для дамы это неприлично – раз и навсегда мягко объяснил он, целуя мне пальцы.
Моя жизнь превратилась в сказку, а вот Робер что-то сдал. Да, он по-прежнему был деятельным, скромным и благочестивым. Но лицо его поражало своей бледностью.
– Что с тобой? – потребовала я как-то ответа.
Это произошло некоторое время спустя после моей свадьбы, когда свадебные хлопоты немного улеглись. Мы сидели около церквушки на нагретой солнцем скамье. В полумраке церковных помещений Робер еще казался здоровым, но на свежем воздухе было видно, что в лице у него ни кровинки.
– Не знаю, – улыбнулся брат. – Просто я устал. Ведь столько ночей не спал с тех пор, как мы обосновались в Берри, все думал, что же будет с тобой. Ведь не могла же ты вечно вести мое нищее хозяйство. Но раскисать было нельзя, вот я и держался. А когда все так замечательно разрешилось и теперь я не боюсь за твою дальнейшую судьбу, усталость вдруг навалилась на меня, как каменная плита.
– Ты просто перетрудился… – я гладила тонкие, словно высохшие руки Робера. Кисти у него были, как у нашего отца. Такие же крупные, но безупречно ровные, с длинными сильными пальцами, на которых небольшими выпуклостями выступали суставы. Ногти отливали синевой.
– Ну конечно. Ты права, – накрыл мою руку своей Робер. – Аннет, не сердись на меня, но я покину вас с графом на время. Я испросил отпуск, съезжу домой, помолюсь. Мама снится мне каждую ночь, плачет.
– А мне перед венчанием снилась… – вспомнила я. – Перекрестила и растаяла. Жерара от меня
Робер уехал. Празднества в замке продолжались.
Был сентябрь, как и сейчас. Начинался осенний сезон охоты…
Я не верю в предчувствия.
Сколько раз так бывало – на душе тяжело, словно черная туча лежит, места себе не находишь, а ничего дурного не случается. А часто даже намека нет, все как на подбор благополучно, и тут как грянет буря… Утро той охоты ничего не предвещало. Ну совершенно ничего. Кони ждали у крыльца, и егеря с трудом удерживали на сворах рвущихся собак.
– Мадам, Вы божественны в этом костюме! – одарил меня комплиментом де Ла Фер, и охота началась.
Собаки взяли след матерого оленя, и наша кавалькада рванулась за гончими, приклеившимися к следу носами. Глаза де Ла Фера блестели, он несся вперед, как Юпитер. Я прилагала все усилия, чтобы держаться рядом с ним. Его быстрые взгляды в мою сторону горячили, словно искристое вино. Как я любила своего супруга, как гордилась им! . – Собаки махом прошли небольшой лесок и вынеслись по следу на опушку, пересекли поле, проселочную дорогу и устремились опять в лес. Мы скакали за ними, белые перья вились на моей голубой шляпе.
Конь на всем скаку попал копытом передней ноги в какую-то ямку-норку на поле. Резко дернулся всем телом, и я слетела с проклятого дамского седла. Удар – мир вспыхнул и погас.
Как оказалось, вот и кончилось мое счастье.
На свою беду я быстро очнулась. Очнулась, чтобы пережить то, чего врагу не пожелаю. Самому заклятому врагу.
Граф слетел с коня и метнулся ко мне. Заметив, что мне не хватает воздуха, кинжалом распорол платье. Рукав съехал, оголяя левое плечо.
Де Ла Фер увидел клеймо.
И я увидела, как рушится с грохотом возведенный им пьедестал. Как с небесного Олимпа, куда он вознес меня, я низвергаюсь вниз, превращаясь из богини в грязь, в падаль, в сборище нечистот. И опять стремительно пролетаю тот момент, когда я просто человек. Человек… да где уж там…
Ну почему время не лечит? Почему я до сих пор содрогаюсь, вспоминая его глаза? Почему у меня ноет сердце, дышать становится нечем и страшная обида переполняет меня? Обида и самое страшное разочарование в моей жизни, непрошеные слезы навертываются на глаза, больно и обидно до сих пор… До сих пор кажется, что надо было что-то сделать, что все неправильно, что он просто не понял. Но память не обманешь, сколько ни дергайся, ни кусай до крови губы, ни пытайся найти объяснение, оправдание человеку, которого любила.
Увидев клеймо, граф де Ла Фер встал и отряхнулся.
Больше не кинув на меня ни единого взгляда, он повернулся и пошел к коню, спокойно и коротко отдав егерям одно-единственное распоряжение.
Те подняли меня с земли, словно куль муки, умело, как стягивали ноги убитому оленю, связали мне руки за спиной и повесили меня на дереве, растущем тут же, на обочине богом забытой дороги.
Граф проехал мимо дерева и продолжил охоту.
С раскрытым ртом я смотрела ему вслед. Наверное, это было очень глупое зрелище: висела на дереве женщина с растрепанной прической, с испачканными землей юбками, платье ее на груди было распорото, глаза выпучены, а нижняя челюсть отвисла. Только мне было не смешно.