Да здравствует ворон!
Шрифт:
Хамаю молча кивнула.
Тихая выглядел серьезно, но на самом деле всего лишь рассеянно разглядывал Кин-мон.
Когда-то помещение перед воротами производило величавое и торжественное впечатление. Здесь стояли гробы предыдущих Золотых Воронов, и по окаменевшему дереву струилась с тихим журчанием чистая вода.
Тихаю, который происходил из горных воронов и с детства привык к презрению благородных, ничуть не впечатляли пышные дворцовые постройки, однако здесь, перед Кин-мон, он ощущал что-то такое, что заставляло его с достоинством выпрямиться. Теперь же у ворот поднялась уродливая
Это место выглядело скорее напыщенно, чем умиротворяюще, да и торжественным его теперь не назовешь: слишком уж много вокруг суеты. Пока Тихая раздумывал над тем, как здесь все изменилось, у входа появилось знакомое лицо.
– Итирю из Ямаути-сю и старший жрец прибыли на замену! – отчетливо представился один из пришедших, и Тихая слегка кивнул ему в ответ.
– У нас все без изменений. Ничего не происходило.
Один из священников неподалеку подтвердил его слова и поменялся местами со старшим.
Поскольку верховный жрец Белый Ворон плохо себя чувствовал, обороной Кин-мон занялся старший жрец. Худощавый мужчина за сорок, лицо всегда сосредоточенное. Он с молодых лет стал священником и, поговаривали, так ревностно выполнял обязанности, что ему доверял сам Белый Ворон. Однако Тихае он казался выходцем из благородных, не встречавшим на своем пути сложностей, так что в трудную минуту на него нельзя было положиться.
О том, что за воротами Кин-мон обитают обезьяны, которые с удовольствием пожирают ятагарасу, стало известно ровно год назад. Считалось, что Золотой Ворон – старейшина ятагарасу – наследует память всех поколений своих предков. У молодого господина, нынешнего Золотого Ворона, с унаследованием памяти что-то пошло не так, и священники, которые придавали этому большое значение, противились его восшествию на престол. Однако после похищения воспитанника Кэйсоин, которое случилось год назад, наследник частично вспомнил, как погиб предыдущий истинный Золотой Ворон – Нарицухико, правивший сто лет назад. Оказалось, что он пожертвовал жизнью, чтобы запечатать Кин-мон.
Молодой господин догадывался, что Нарицухико страшно испугался чего-то по ту сторону ворот, на священной земле. Учитывая, что они сами увидели там год назад, это наверняка были обезьяны. И Тихая своими глазами убедился в том, насколько они опасны, тоже отправившись тогда за похищенным кохаем.
Обезьяна, которая украла мальчика, назвалась Кодзару – «обезьянка». Его целью было выманить молодого господина и заставить его отпереть Кин-мон. Отряд наследника попался на эту удочку и, хотя вернулся целым и невредимым, все-таки открыл запретные ворота между Ямаути и священными землями.
С тех пор у ворот поставили недремлющую стражу и подготовились дать отпор врагу, если он нарушит границу. Много лет ворота стерегли жрецы, теперь же к ним присоединились вооруженные Ямаути-сю. Ворота постоянно сторожили и те и другие: один – от духовенства, другой – доверенное лицо молодого господина.
Наконец-то Тихая сможет отдохнуть, впервые за семь дней. Юноша тихонько вздохнул, и проходящий мимо Итирю дружески хлопнул его по плечу:
– Спасибо за службу.
В Кэйсоин Итирю был на курс старше. Он оказался заботливым сэмпаем и способным воспитанником. Юкия, с которым они вместе росли, поддразнивал его, сравнивая лицо Итирю с только что выкопанной
Правда, из-за любви к показухе вкус в одежде у него был ужасен. Мало того, родился он, видимо, под «звездой нерешительности»: в нужный момент никогда не мог принять четкого решения, и все кохаи единодушно отказывались искренне уважать такого сэмпая.
Тихая и сам не испытывал особенного уважения к Итирю, однако тот упрямо продолжал обращаться с ним как с младшим.
– Юкия и остальные отправились навестить госпожу Сакуру, а ты не пойдешь?
– Нет.
Вообще-то он договорился встретиться с сестренкой, которая жила в западных землях, но он вовсе не обязан это никому объяснять. Без лишних слов повернувшись спиной к Итирю, он уже собрался уходить, как вдруг раздался страшный грохот, словно обвалилось что-то очень тяжелое.
Надзукихико рассеянно оглядывал Ямаути из-за спины своего коня по дороге от Сиондзи к Сёёгу. Его сердце так и осталось в той комнате, где он беседовал с супругой.
С неба падали белые хлопья. Все казалось таким странным. Как старейшине ятагарасу, как истинному Золотому Ворону ему всегда было до боли грустно думать о том, как эфемерна жизнь племени, что находилось под его защитой. Но сейчас речь шла о жизни его первенца, которого он потерял, не успев порадоваться его появлению.
Смерть собственного ребенка он ощущал совершенно так же, как смерть любого другого ятагарасу, и это делало чувство безвкусным, как бумага. Он не мог даже понять, вызывало ли это у него досаду или раздражение. Надзукихико шептал себе, что для истинного Золотого Ворона нет другого пути, и все равно отчетливо осознавал, что испытывать такие чувства неправильно. Опечалилось бы дитя, узнав, каков его отец?
Пока он предавался бесполезным размышлениям, вдали вдруг послышался плач младенца. Сначала Надзукихико решил, что тоже услышал его в своих мыслях. Однако, когда поднял взгляд, все тело пронзило неприятное предчувствие, и он понял: это не что иное, как предчувствие истинного Золотого Ворона.
– Ваше Высочество? Что с вами? – с подозрением спросил летевший рядом Акэру.
Как только молодой господин повернулся к нему, всю страну охватил единый звук. Раздался шум, похожий на чей-то крик. Непонятно, чей это был голос, и неясно, откуда он доносился. Но пронизывающий все тело вопль агонии безжалостно прокатился в тот миг по небу и земле, по озерам и долинам, разразился в ушах каждого ворона. Кони, не выдержав его, перепугались, остановились, захлопали крыльями, а Акэру и Сумио зажали уши руками.
Пространство искривилось, и поднялся странный ветер, будто взбалтывая мутный воздух. И тут затряслась земля, словно отвечая на звук. Невнятный шум сменился гулом. Снизу вздымалась почва, будто под ней билось нечто огромное и гигантские невидимые руки разрывали ее, отчего повсюду побежали трещины. Из черных разломов поднимались клубы пыли, до всадников донеслась вонь горелой глины. Тряслись горы, обваливались скалы, здания рушились так легко, будто были сделаны из бумаги. Усадьбы аристократов на платформах и галереи между ними – все срывалось вниз, как детские игрушки. Вдали виднелись выбегавшие из домов люди в нарядных кимоно, они летели с обрывов, словно лепестки цветов, и пропасть жадно поглощала их одного за другим.