Дафнис и Хлоя

Иванов Сергей Иванович

Так спасся Дафнис, избегнув сразу двух опасностей: и от разбойников ускользнул, и в море не потонул. Выйдя на берег, он нашёл Хлою: она и смеялась и плакала. Бросившись ей на грудь, он стал спрашивать, с какой целью она на свирели играла? А она ему всё рассказала: как она кинулась к Доркону, к чему были быки приучены, как было велено ей на свирели играть и о том, что Доркон умер. Только о своём поцелуе ничего не сказала. И они решили почтить своего благодетеля: с его родными пошли хоронить Доркона. Они насыпали над ним холм, много растений из своих садов они посадили и начатки от своих трудов каждый в его честь на них повесил. А затем молоко над могилой пролили, грозди раздавили и много свирелей разбили. Здесь было слышно и мычание быков, и можно было увидеть, как в беспорядке, мыча, они метались, и среди пастухов, пасших коз и овец, пошёл разговор, что это был плач быков о своём пастухе.

Хлоя омыла Дафниса,

привела его к нимфам и ввела его в пещеру. И впервые тогда обмыла своё тело на глазах у Дафниса, белое, чистое в своей красоте и не нуждавшееся даже в омовении, чтобы быть прекрасным. А затем, собрав цветы, что цвели той порой, они увенчали венками статуи нимф, а свирель Доркона прикрепили к скале в дар богам. А после этого они пошли на своих коз и овец посмотреть. Они лежали, не паслись, не блеяли, но, не видя Дафниса с Хлоей, тосковали о них. Когда же они показались, и раздался их зов, и они заиграли на свирели, овцы поднялись и стали пастись, а козы запрыгали, зафыркали. А вот Дафнис не мог заставить себя быть весёлым, увидев Хлою нагой и её красоту, прежде сокрытую, открытой. Его сердце заболело, будто яд его снедал: то дышал он часто и скоро, будто кто-то гнался за ним, то задыхался, будто все свои силы истощил уже в беге. Казалось, купание в ручье было для него страшнее, чем - крушение в море. Он думал, что его душа всё ещё остаётся во власти разбойников, ведь он был молод и простодушен и ещё не знал, что за разбойник - любовь.

ГЛАВ А ВТОРАЯ

Осенняя пора уже достигла расцвета, наступило время сбора винограда, и все в полях принялись за работу: кто точила чинил, кто бочки очищал, а кто корзины плёл. Иной о серпах хлопотал, чтобы срезать грозди, иной - о камне, чтобы давить из гроздей сок, иной рубил сучья, чтобы их можно было ночью зажечь и при огне переносить молодое вино.

Дафнис и Хлоя пришли им на помощь и тоже руки к делу приложили: Дафнис в корзинах таскал грозди, бросая в точила, давил и по бочкам вино разливал. Хлоя готовила пищу тем, кто виноград собирал, им для питья наливала прошлогоднее вино и обрезала низко растущие грозди: ведь на Лесбосе виноград - низкорослый, даже ребёнку, чьи руки от пелёнок только стали свободны, легко до гроздей дотянуться.

Женщины, с окрестных полей приглашённые в помощь, поглядывали на Дафниса и похваливали его красоту, говоря, будто он - подобен Дионису. А из более смелых иная Дафниса и целовала и этим его волновала, Хлою же огорчала.

Мужчины же, на точилах работавшие, заигрывали с Хлоей. Они скакали и клялись, что готовы сделаться овцами, лишь бы она их пасла. И тут уж она веселилась, а Дафнис огорчался. И оба они ждали, чтобы поскорее кончился сбор винограда, и они бы вернулись к привычным местам, и слушали звуки свирели, блеяние коз и овец. Когда же через несколько дней был собран виноград, бочки налиты молодым вином и уже не было больше нужды в таком множестве рук, Дафнис и Хлоя погнали свои стада на луга. Полные радости, они преклонились перед нимфами, принеся им в дар грозди на лозах, сбора начатки. И в прежнее время ни разу не проходили они мимо нимф без внимания: всегда, пастьбу начиная, к ним с мольбой обращались, и, с пастьбы возвращаясь, перед ними они преклонялись. И всегда им что-нибудь в дар приносили: или цветок, или плод, или зелёную ветвь, или совершали возлияние молоком. За это потом они были богинями вознаграждены. Тогда же они прыгали, играли на свирели, распевали песни, бодались с козлами и с баранами.

Когда они так веселились, предстал перед ними старик, одетый в шкуру козы, обутый в грубые сандалии. На боку у него висела сума, да и та была старая. Подсев к ним, он сказал: "Я - старый Филет, дети мои. Я много в прежнее время этим нимфам песен певал, я много на свирели этому Пану играл, и я управлял большим стадом быков песней. Я же к вам пришёл, чтобы рассказать, что видел, передать, что слышал. У меня есть сад: я растил его своими руками с тех пор, как по старости лет перестал пасти стада.

И всё, что приносит каждая года пора, есть у меня в саду: весной - розы, лилии, гиацинты и фиалки, летом - маки, груши и яблоки всякого рода. А теперь - виноград, фиги, гранаты и мирт. С раннего утра в мой сад прилетают стаями птицы. Одни клюют, другие поют. Он - густой, тенистый, его орошают три ручейка, и, если бы убрать загородку из терна, можно подумать, что перед тобой - роща.

Сегодня в полдень я вошёл в него и вижу: под деревьями граната и мирта с ягодами граната и мирта в руках мальчик, белый, как молоко, златокудрый, как огонь, блестящий, будто он только омылся. Он был нагой и один. Он шалил, обрывая плоды, будто этот сад - его. Я кинулся к нему, чтобы схватить, боясь, как бы этот баловник не сломал

моих миртов и гранат. Но он ускользал от меня: то за кустами роз, то в маках прятался. А ведь прежде мне приходилось частенько козлят догонять, не раз до устали гоняться за телком-сосунком. Но это создание было хитрое и неуловимое. Я устал - ведь я уже старик, - опёрся на посох и стал сторожить, как бы он не убежал. И я спросил его, чей - он и зачем чужой сад обирает. Он ничего не ответил, но, встав неподалёку, засмеялся и стал бросать в меня ягодами мирта, и он заворожил меня, так что я уже не мог сердиться. Я стал просить его, чтобы он перестал меня бояться и дался мне в руки, и я клялся своими миртами, что отпущу его, дав ему на дорогу гранат и яблок, что позволю ему всегда рвать плоды и собирать цветы, если он меня хоть раз поцелует.

Тогда он засмеялся, и его голос был такой, какого нет ни у ласточек, ни у соловья, ни у лебедя, даже если лебедь такой же старый, как я.

"Не трудно мне, Филет, поцеловать тебя. Ведь я целоваться хочу больше, чем ты - стать снова юным. Но посмотри, по возрасту ли тебе такой подарок: ведь твоя старость от погони за мной тебя не удержит, стоит лишь тебе получить этот единственный мой поцелуй.

Но меня не поймать ни ястребу, ни орлу, ни другой птице, даже ещё более быстролётной, чем - эти. И я - не мальчик, и если я кажусь с виду мальчиком, то на деле я - старше Кроноса и всех его веков. И я знал уже тебя, когда ты ещё в ранней юности пас вон там, на горе, своё стадо быков. Я был с тобой и тогда, когда ты играл на свирели возле тех дубов, влюблённый в Амариллис. Но ты не видел меня, хоть я и стоял рядом с девушкой. Это я отдал её тебе. И вот выросли у тебя сыновья - отличные пастухи и пахари. А теперь я пасу Дафниса с Хлоей, и когда ранним утром я сведу их вместе, я иду в твой сад, наслаждаюсь цветами, плодами и моюсь в этих ручьях. Потому-то цветы и плоды у тебя - прекрасны: ведь там, где я омываюсь, пьют воду они. Смотри, нет у тебя ни сломанного дерева, ни сорванного плода, ни затоптанного корня цветов, ни замутившегося ручья. И радуйся, что из смертных один ты, на старости лет, узрел такое дитя".

Он вспорхнул на мирты и, с сучка на сучок, сквозь листья добрался до вершины. За плечами у него я увидел крылья, а между плечами и крыльями - лук и колчан. И вот уже нет ничего - ни лука, ни его.

И если не напрасно моя голова побелела и если от старости мой ум ещё - не ослаб, посвящены - вы, дети, Эроту, и Эрот о вас заботу несёт".

Они были очарованы, будто слушали сказку, а не правдивый рассказ. И стали расспрашивать: "Что такое - Эрот? Это - ребёнок или птица и в чём - его сила?"

Филет сказал: "Это - бог Эрот, - юный, прекрасный, крылатый. Потому-то он и радуется юности, за красотой гоняется и души окрыляет. Такова - его мощь, что и Зевсу с ним не сравняться. Он царит над стихиями, над светилами и над такими же, как он, богами, - такой власти вы не имеете даже над своими козами и овцами. Эти цветы - дело рук Эрота. Эти деревья - его создание. По его воле и реки струятся, и ветры шумят. Я видел быка, охваченного страстью, он ревел, видел и козла, в козу влюблённого: всюду он следовал за ней. И я был молод и любил Амариллис. Тогда и о пище я забывал, и питья не принимал, и сна не знал. Страдал душой, сердце трепетало, тело холодело. То стонал, то молчал, то кидался в реки. Я звал на помощь и Пана, - ведь и он был влюблён в Питию, - Эхо прославлял за то, что она вместе со мной имя моей Амариллис повторяла. Я разбивал свои свирели за то, что они чаруют моих коров, а Амариллис ко мне не влекут. Нет от Эрота лекарства ни в питье, ни в еде, ни в заговорах, разве только одно - поцелуи, объятья, да ещё, прижавшись друг к другу нагими телами, лежать".

Филет ушёл, получив в подарок сыры и козлёнка, уже рогатого. Они же, оставшись одни и впервые тогда услышав имя Эрота, опечалились и ночью, вернувшись домой, стали сравнивать то, что слышали, с тем, что они переносят. Страдают влюблённые - и мы страдаем. Забывают о пище - мы уж давно о ней забыли. Не могут спать - это и нам сейчас терпеть приходится. Кажется им, что горят, - и нас пожирает пламя. Хотят друг друга видеть, - потому-то и мы молимся, чтобы поскорее день наступил. Пожалуй, это и есть любовь. И мы, не зная того, любим друг друга. Если это - не любовь и если не любят меня, то чего же мы тогда мучимся, чего друг к другу стремимся? Всё верно сказал Филет. Ведь это дитя из сада явилось во сне нашим отцам и приказало им, чтобы мы пасли стада. Но как его поймать? Ведь он - мал и легко убежит. А как от него убежать? У него есть крылья, и он настигнет. Надо прибегнуть за помощью к нимфам. Но ведь Пан Филету, в Амариллис влюблённому, всё же не помог. Значит, надо прибегнуть к тем лекарствам, что он указал: целоваться, обниматься и нагими вместе лежать на земле. Правда, теперь уже - холодно, но потерпим, - ведь и Филету приходилось терпеть.