Дагги-тиц
Шрифт:
Все это происходило в прихожей, и мать вдруг засуетилась:
— Мальчики, что же мы тут стоим! Идем в комнату. Сережа, возьми чемоданы!
Пришли в Инкину комнату.
— Ну, как ты тут живешь, рыбонька?… Ох и беспорядок! Не подметаешь, да? Куда Марьяна смотрит?… Ну, ничего, все будет по-другому… Какой ты помятый! Ладно, не беда. Я тебе привезла кое-какие обновочки…
«Если опять колготки, выкину к чертям, надоели», — подумал Инки. Но мать достала из тугого чемодана ярко-синий спортивный костюм.
— Примерь, моя ласточка…
Инки примерил. Костюм был впору, ладный такой, с белым
— Спасибо, ма…
Он никогда не говорил полностью слово «мама». По крайней мере, после детсадовской поры, в школьные времена, когда мать жила больше в других краях, не дома. Это слово застревало у него в горле от неловкости, от боязни выбиться из привычных отношений. «Мама» — это для «приличных» мальчиков и девочек, живущих среди постоянной родительской заботы, в просторных квартирах, рядом с добрыми приятелями во дворе и школе. Ну, вроде как в кино про Дениску Кораблева или Толю Клюквина…
Мать опять потискала его:
— Ох, ты по-прежнему бука… Сережа, не думай, он на самом деле не такой колючий…
Дядя Сережа смотрел из дальнего угла невозмутимо. И не успел ничего сказать, потому что в дверь снова позвонили.
На этот раз явилась техничка Роза. С запиской.
— А-а! Ну и ладненько, что родители дома! К директору вас, значит! Вместе с им! — Она бородавчатым подбородком указала на вставшего в дверях Инки. — Достукался, голубчик! С учителями драки затевает…
Она была не просто уборщица и курьерша, она себя считала тоже вроде бы педагогом…
— Иннокентий, что ты натворил? — Серьги-полумесяцы под ушами у матери заметались, как спугнутые с варенья осы.
— Ничего я не натворил. Сами полезли…
— Собирайся немедленно! — Теперь он был уже не «рыбонька» и «ласточка», а «моя вечная головная боль».
— Не пойду… — сказал Инки, сразу погружаясь в привычную угрюмость.
— Как это ты не пойдешь?! Тебя вызывает директор!
— Пусть она сама идет. В… — Инки полностью назвал место, куда следовало идти Фаине Юрьевне.
— Иннокентий! — И мать размахнулась. Впрочем, скорее для вида.
Инки без труда отклонился. Сказал с ноткой злорадства:
— Я не Иннокентий, а Смок.
— Ты мне еще поговори! Одевайся!.. Не успеешь приехать, как подарочки… Сережа, ты извини. Видишь ведь, как оно…
— Яся, не спеши, — сказал дядя Сережа. Негромко и без выражения. — Давай сходим без него. Ты и я.
— Да… но…
— Что «да», что «но», — сказал дядя Сережа по-прежнему бесцветно. И… в то же время с ощутимой твердостью. — Сходим, я сказал. Это наше дело…
Он мельком глянул на Инки и обратился к Розе:
— А вы ступайте, голубушка. Скажите там, что мы скоро будем…
Роза, фыркнув, исчезла.
Инки лег на свою тахту. Не смотрел, не слушал, как мать и ее летчик собираются уходить. Часы тикали, и это, несмотря ни на что, было хорошо.
— Не смей исчезать, пока мы не вернемся, — велела мать из прихожей. Проявила остатки родительской власти.
А зачем было исчезать? Он задремал.
На леске появились Желька
— Привет, — сказал им Инки. — Почему вас долго не было?
Они промолчали. Но не обидно, а так… Знаешь, мол, сам, где мы были. Инки знал. Сим и Желька иногда отправлялись в путешествия по леске, натянутой сквозь космические пространства. Им там было интересно и радостно. Они шагали бок о бок, взявшись за руки. Для земного жителя (сперва и для Инки тоже) было непонятно, как можно идти рядышком по не имеющей ширины струне. Но в том пространстве это получалось. И у Инки получалось, когда он шагал вместе с ними. С недавних пор Сим и Желька стали брать Инки с собой (правда, нечасто). Они скакали, кувыркались, прыгали через его голову, а он шел с опаской. Все-таки страшновато в звездной пустоте, среди пролетающих рядом комет и вертящихся неподалеку планетных шариков. Конечно, сорваться со струны было нельзя. Ведь рядом — ни Земли, ни других увесистых небесных тел, которые обладали бы силой тяжести. Притягивала к себе только леска, с нее — никуда. Можно было идти по ней сверху и снизу (хотя где там верх и низ!), можно было видеть Жельку и Сима не только рядом, но и над собой (или под собой), все равно не сорвешься. Поэтому страх постепенно исчезал, оставалось только сдержанное веселье и замирание от окружающей звездной тайны…
Сим и Желька взяли с собой Инки и на этот раз. И даже поучили его не просто шагать по струне, а кувыркаться и прыгать на ней («Не бойся, падать некуда!»). И у него стало получаться. Но хлопнула дверь, звездный мир исчез. Вернулись мать и дядя Сережа.
И стал слышен их разговор.
— Все-таки, Сергей, я порой не понимаю тебя. Это же школа, а не диспетчерская. А ты…
— Просто я был точен в определениях.
— Но ведь все-таки он затеял драку с учительницей! Это же…
— Яся, не было драки. Учительницы изложили события с точки зрения своей дамской истеричности. Сделали из мухи слона. Мальчишка просто выхватил коробок. Свою собственность, кстати…
— Но его поведение…
— А их поведение?
— Но есть «Правила для учащихся». Это… все равно как ваш пилотский устав. Ты же сам говорил: его всегда надо выполнять…
— Есть устав, а есть конкретные ситуации. И устав требует их учитывать…
— И все же зря ты так с ними. Мальчику еще учиться в этой школе, такое обстоятельство тоже надо учитывать…
— Не будет он там больше учиться, — ровным (уже знакомым) тоном сообщил дядя Сережа.
— То есть… я не понимаю… а где…
— Возьмем с собой.
— Но мы же хотели… Мы договаривались, что сначала… что надо посмотреть…
— Ну, договаривались. Теперь иная ситуация. Передоговоримся…
Инки слушал эти речи отстраненно. При словах о «дамской истеричности» он испытал короткий толчок удовольствия, понял, что ругать его не будут, но тут же опять как бы отключился. Словно говорили не о нем. Даже слова «возьмем с собой» не зацепили его. То ли не понял сразу, то ли было все равно…
Мать и дядя Сережа продолжали спорить еще о чем-то (вернее, спорила мать, а он лишь ронял короткие ответы). Инки перестал вникать. Пока не услышал, как мать спросила с накалом: