Дагги-тиц
Шрифт:
— Че-во-о? — по петушиному пропел Борька. — С этим… с этим… после этого… чего он мне позавчера сказал, гадюга такая…
— Но ведь ты ему тоже сказал. В ответ, — напомнил Валерка Сидоркин.
— Вот именно что в ответ! А он первый! — опять вскинулся Борька.
Лешка Григорьев попытался подвести итог:
— Не все ли равно, кто первый, кто второй. Теперь квиты.
— А ни фига не квиты! — Не уступил Борька. — Я его теперь… так бы и убил на месте!
Было заметно, что Борька заводит себя искусственно. Он, скорее всего, сам понимал,
— А чего просто так болтать-то? Возьми да убей, раз приспичило…
— Ты чего мелешь-то? — опасливо одернул его Лешка. — Он с психованной заводки решит, что по правде.
— А я по правде, — с прежним хладнокровием разъяснил Фома. — Чего такого? Двенадцать шагов дистанция, секунданты, два заряда… Цурюк обеспечит. Верно, Сёма?
Семен Брыкалкин, то есть Цурюк, энергично закивал, ему польстило такое ответственное поручение.
Но к Борьке вернулось здравомыслие:
— Ага! Я его угрохаю, а дальше что? Его — на Текутьевское, а меня — в колонию! Да! И вас за это… за соучастие…
— Никого никуда, — разъяснил Фома. — Скажем, что испытывали поджиги, пуля попала случайно… Тебе в любом случае ничего не будет, потому что нет еще четырнадцати… Ну, может, Моня напинает, тебе не привыкать… Зато отстоишь свою честь, как гвардеец… Или чего? Уже понос прошибает?
— Тебя самого прошибает… — пробормотал Борька.
Костик Ростович опять подал голос с высоты:
— А почему вы думаете, что Боря угрохает Лодика? А не наоборот?
— Ну… это кому какое счастье, — ухмыльнулся Фома. — На то и дуэль. А вы чего хотели? Смелые люди так и решают свои споры…
— Фома, ты кончай трепотню, — потребовал Лешка. — Нашел шуточки…
Но Фома опять сказал, что это не шуточки, а всерьез. И добавил, что из него, из Лешки, и Шурика Мурзинцева получатся хорошие секунданты, потому что они самые старшие и ответственные.
— Вот давайте отойдем, я вам, как секундантам, все объясню, — он поманил Мурзинцева и Лешку в сторонку.
Те переглянулись, пожали плечами и пошли.
Мурзинцев, кстати говоря, лишь недавно возник на Стрелке после долгого перерыва. Он сдал вступительные экзамены в местный пединститут, на физмат, и теперь, видимо, решил напоследок «дыхнуть воздухом детства».
Вовка, он был, конечно, младше Лешки и Шурика, но старше остальных. И пользовался авторитетом у всех. И умел рассуждать. Он минуты три говорил с «секундантами» и… кажется, убедил. Кто-то из двоих даже хихикнул.
Потом они вернулись к остальным (те молчали с опасливым ожиданием). Шурик Мурзинцев заговорил многозначительно:
— Видишь, Боря, мы тут посоветовались и теперь понимаем: выхода у вас и правда нет. Мириться ты не станешь, а жить так, во вражде, это значит разваливать всю дружескую компанию.
Борькины глаза стали круглыми. Он мигал ими, как оказавшаяся на солнечном свете сова.
— Решайся,
— Или уже заслабило в кишечнике? — ласково спросил Лешка.
— У самого у тебя… — беспомощно огрызнулся Борька. И, видимо, не знал, что еще сказать. И сказал: — А тогда… он ведь тоже станет… знаменитостью… в любом случае…
— Ты — больше, — веско разъяснил Шурик. — Потому что вызов-то сделаешь ты. Ну? Согласен? Или уже раздумал мстить?
— Ничего я не раздумал… — промямлил Борька.
— Вот и молодец! — воскликнул Лешка. — Тогда иди за своим пистолетом!.. Фонарик, сгоняй к Севкину, позови его!.. А ты, Цурюк, жми домой, добывай патроны…
Борька побрел со Стрелки. Оглянулся.
— У нас Монька дома, опять начнет меня воспитывать…
— Давай, я схожу с тобой! — быстро сказал Фома. — При мне он не будет…
Когда Лодька и Фонарик пришли на Стрелку, почти весь народ (кроме Костика, не покинувшего поленницу) дугой стоял у колоды, как у ритуального камня. На ней лежал Борькин пистолет.
Все уперлись глазами в Лодьку.
— Ну? — сказал Лодька всем сразу (его противно подташнивало). — Я пришел. Зачем завали? — Хотя ясно было, «зачем».
Шурик Мурзинцев скрестил руки, глянул на Лодьку, потом стал смотреть поверх его головы и заговорил:
— Всеволод Глущенко! Ваш бывший друг Борис Аронский считает, что вы нанесли ему смертельное оскорбление… — Это звучало ужасно театрально, однако… надо признаться, внушительно. У Лодьки по спине пробежали колючие, как репейные головки, шарики.
— Он сам… — сказал Лодька. Получилось неуверенно и сипловато.
— Ты первый! — крикнул Борька. И его голос был вполне бодрым.
— Тихо! — велел Лешка Григорьев. — Противникам запрещено вступать в разговоры. За них говорят секунданты.
— Они ведь еще не противники, — разъяснил с поленницы Костик. — Потому что вызова еще не было.
— А кто они, друзья, что ли? — ухмыльнулся Рашид Каюмов. Изогнулся и почесал спину.
— Сейчас будет вызов, — пообещал Шурик Мурзинцев, который, видимо, считался секундантом Борьки. — Всеволод Глущенко, Борис Аронский вызывает вас на поединок и требует стреляться из пистолетов. Если только вы не принесете ему свои извинения…
Лодька глотнул и спросил:
— А почему я ему? А не он мне? Он ведь тоже…
— Потому что вызывает он! — вдруг сунулся вперед Фома. С непривычным для него возбуждением.
— Неверов, не вмешивайтесь, — строго произнес Шурик. — Хотя это правильно: у Аронского преимущество. Вы согласны принести ему извинения? Если нет, поединок неизбежен.
Фома снова качнулся вперед:
— Шур, скажи ему, что может не извиняться и не стреляться, а просто отпереться. Только пусть тогда порвет «герценское» удостоверение и больше сюда не ходит.