Далёкий край (др. изд.)
Шрифт:
Денгура обиделся. Торговля не состоялась. Чумбока был очень рад. Близился ледоход. Приходилось торопиться. Охотники простились со старухой и снова тронулись в путь.
Рыжие и белые леса выступали щетиной на горах. Великий Мангму ледяным пластом лежал меж горных хребтов. По грязным льдам охотники подъезжали к родному стойбищу. Грязь на берегу подсохла. Нарты сползли с речного льда на гальку. Псы корячились, напрягаясь изо всех сил. Чумбока кричал, бил их, и тяжелая нарта с оружием, добычей, одеждой, палаткой и мешками поползла
«За зиму все охотничье снаряжение изорвалось, износилось, палатка стала дырявая, сохачьи шкуры истерлись, — думает Дюбака, — одежда сгнила. Все лето надо чинить, шить. К осени делать новые мешки, новые нарты». Но сейчас и думать об этом не хочется. Вдали рыжие крыши, необрубленные балки на них торчат, как рога… На отдых, в семью, домой… Собаки рвутся, лают…
Ойга бежит встречать детей. За ней спешит дед Падека. Слышится пискливый голос Уленды. Сбежалось все стойбище.
Все пошли в дом. Начались расспросы. Ойга с не терпением ожидала невестку. Она знала, что так и будет… Старуха не нарадуется: скоро невестке рожать, — видно уж по тому, как торчит живот.
— Тебя ждала, вышила новый халат. Нитки брала у китайца.
Дюбака смущается. Женщины обступили ее. У Ойги болят глаза. Веки опухли, гноятся.
— Печка так дымит, — жалуется она, поднося Дюбаке подарок.
На спине халата желтая лошадь с серебряными кругами по бокам. Ноги у нее дугой, голова голубая, а хвост зеленый. Тут же петухи, змея и драконы.
— А у нас охота была плохая, — жалуется дед Падека.
— Нам мешали охотиться злые духи, — пищит Уленда. — Знаешь, появился новый злой дух — Секка! Он съедает у соболей сердца. Соболя скучают, их шкурки желтеют, меркнут. Секка родится, когда поженятся парень и девка из одного рода.
«Вот еще глупые разговоры, — подумал Чумбока. — Мы с такой радостью ехали домой, так торопились. А не успели приехать, как уже опять разговоры про чертей и что нельзя жениться на девушке из своего рода. Теперь начнется…»
— Неправда, неправда! — закричал Чумбока. — Секка родится совсем не от этого. Виноват Бичинга. Он стал слаб и распустил своих чертей. Черти стали шляться, где им не полагается. Это я слышал на Хади, на море, где мы охотились, — об этом говорил мне один шаман. А тебе, дедушка Падека, хорошо бы найти рогатую лягушку — тогда все твое имущество удвоилось бы и ты мог бы не работать!
Собравшиеся стихли. Все с удовольствием слушают про рогатую лягушку. Чумбока кстати затеял такой разговор. Ведь все жители Онда с большим трудом добывают зверей, проводят целые зимы на промысле, спят кое-как, выбиваются из сил и получают за драгоценные шкурки горсть крупы или глоток водки. Поэтому каждый мечтает о том, как хорошо бы найти какое-нибудь чудодейственное средство, талисман или увидеть счастливый сон, чтобы сразу разбогатеть, а то нет иной надежды выбиться. Чумбока привез хорошие новости. Здесь еще не было слышно
Поговорили про злых духов. Старики поглядывали на тюки и узлы, привезенные братьями с охоты, и ощупывали их.
Удога знал, что все ждут, когда он развяжет мешок с пушниной. Хорошему охотнику так приятно бывает возвратиться домой с охоты, бросить мешок в угол и не спешить показывать свою добычу… Люди ждут с нетерпением, но молчат, не смеют попросить, чтобы не выказывать любопытства, а тем временем говоришь про рыбалку или о том, что в тайге весной сыро и от этого зябнешь сильней, чем зимой.
У очага сушится снасть, свисают крючки, каменные грузила, балберы из коры пробкового дерева.
Удога не торопясь разулся, снял кожаные наколенники. Его длинные ноги в белых меховых чулках. На нем кожаная рубашка с деревянными пуговицами и широкие штаны без разреза, подхваченные сыромятным ремнем.
Мать подала белое рысье мясо. Как хорошо дома! Кан горячий, ноги согрелись, в груди тепло. Старуха звенит в углу — подбирают талисманы для зыбки…
Поевши горячей рысятины, Удога за разговорами пододвинул и развязал мешок. Груда пушной рухляди вывалилась на кан.
— А-на-на! Как много мехов! — пропищал Уленда.
Гости обступили хозяина и его добычу.
— Иди в лавку, купи мне чего-нибудь! Ты должен любить своего дядю…
Все возбужденно засмеялись.
— Моей жене с удачи серьги купи! — заметил обычно молчавший Ногдима. Гао привез с нефритовым камнем.
— Хорошо бы теперь съездить к гилякам, купить у них русской водки и топоров, — зашамкал курносый и лохматый Падога, приглядываясь к мехам.
— Всем в роду с удачи надо купить подарки, — потихоньку говорит старая Ойга, подавая сыну горячий жир.
Удоге хотелось бы сейчас рассказать, как вот этот соболь сердился и кричал… Кричал, как человек, не уходил из дупла… Но теперь никто не захочет слушать. Чумбока пытается рассказать про русское ружье, как далеко и метко оно бьет, но старики заговорили, что надо теперь обязательно сделать поминки по Ла, да хорошенько угостить водяного, чтобы все лето рыба ловилась.
— Долг как-нибудь на тот год отдашь, — обращаясь к старшему сыну, бормочет Ойга. — Живи как люди. В роде живешь — уважай род! Все в долг живут, и ты должен.
«Хорошо еще, что Чумбока догадался, мешочек с лучшими соболями спрятал в амбаре так, что никто не видел», — думает Удога.
На другой день с утра в доме опять народ.
Братья, сидя на чистой циновке, потягивали ханшин из медных чашечек. Дюбака обмазывала глиной котел, чтобы печка не дымила, чтобы не болели глаза у Ойги.
— Не старайся, — говорят соседки, — никогда не бывает, чтобы дыма не было. Всегда дым в юрту идет. Терпи!
— Нет, мой отец делал такие печки, что дым не шел.