Далекий след императора
Шрифт:
– Дитяти! – смеясь и показывая на них пальцем, он смотрел на Григория.
И тот не мог сдержать смеха. Отсмеявшись, спросил:
– Так сколько их было, этих аспидов?
– Да один! – надрывным, слезным голосом ответила Ульяна.
Боярин переглянулся с писарчуком.
– Один! – не без удивления переспросил Осип.
– Да, один – повторила она.
– За что?
– Да… етот аспид… Ягор хотел лишить дочку мою, Марфу, невинности.
– Невинности?
– Да, да… вот те
– Где твоя…как ее?
– Че… привести? – Ульяна смотрит на боярина.
– Приведи, – кивнул тот головой.
Вскоре она привела дочь. Та вошла робко, с низко склоненной головой, отчего коса упала и едва не волочилась по полу. Когда они подошли, боярин приказал:
– А ну, красавица, подыми-ка голову. Глаза твои хочу видеть.
Марфа, подняв голову, так и прожгла боярина своими глазищами. Тот даже заерзал в кресле. А в голове зазвенело: «Хороша девка! Хороша!» Посуровив, он спросил глуховатым голосом:
– Скажи, мать правду сказала, что тот аспид… как его…
– Да Егор, – подсказал писарчук.
– Егор, правда, хотел лишить тебя… чести?
– Кто… Егор? – дочь посмотрела на мать. – Да чтоб Егор… матушка…. Да ты не права! – Марфа зарыдала.
Плач ее был такой искренний, такой сердечный, что боярин не выдержал и приказал:
– Ты, Ульяна, отведи ее! – сказав, он посмотрел на Григория.
– Пущай приведут аспида! – не без улыбки сказал Григорий.
А дома у Прасковьи беда. Егор второй день не поднимался с постели. «Хворый, что ли?» – думает мать. Но сколько она ни прикладывалв ладонь ему на лоб, тот был холодный. Если Прасковья начинала его расспрашивать, в ответ слышала одно:
– Отстань, матушка!
Походит, походит мать вокруг – и опять к Егору. И опять тот же ответ. Не выдержала – и к Ивану, который шил хомут.
– Да я – то че… зови Милантию.
Милантия, древняя старуха, на селе слыла как лучшая знахарка.
– Да, наверно, пойду. Ты не против, ежели ей курицу дам?
– Ту, которая плохо несется, – ответил Иван, шилом прокалывая очередную дырку. Но до знахарки дело не дошло. С боярского двора прибежал холоп и потребовал, чтобы Егор срочно шел к боярину.
– К боярину?! – не без испуга спросила Прасковья. – Зачем?
Тот только пожал плечами.
– Слышь, Яван, Егора к боярину кличут!
– Слышу! – он снял с колен недошитый хомут и отложил его в сторону.
Отряхнув портки, поднялся. Подойдя к Егору, повернул его к себе.
– Ты че натворил? – грозно спросил отец.
– Да ниче… батяня! С чего ето ты взял.
– С чего. С чего, – передразнил тот, – пошто тя к боярину кличут?
– Мня… к боярину? – словно проснувшись, спросил сын.
– Нет… мня! –
– Входи, входи, аспид! – проговорил Осип Захарович с любопытством глядя на входящего парня.
Стоило ему сделать несколько шагов, как он влюбил в себя боярина. Высок, худощав, широкоплеч – все говорило о его недюжинной силе, ловкости. Мужественное лицо, смелый, не без дерзости взгляд. Да, теперь понятно, почему Марфа пошла противу матери.
– Это ты их? – спросил он у подошедшего Егора, кивая в сторону братьев.
Тот не стал отпираться:
– Я! – не без вызова ответил парень.
– Ты знаешь, что за это положено?
Егор отрицательно покачал головой и сказал:
– Это они на мня напали.
– Ишь, ты! На тебя напали! Они вон какие, – боярин посмотрел в сторону братьев, – а на тебе даже царапины нету!
– Есть. Шишка! – Егор склонил голову и показал пальцем на шишку, прикрытую вьющимися густыми волосами.
Боярин рассмеялся:
– Ишь ты, шишка! А вон у того верзилы, глянь.
Егор повернулся.
– Вишь, как челюсь отвисла. Да ен месяц жрать не будет.
– Не будет, не будет, – встряла Ульяна, – ето ты, асп…
– Замолчь! – рявкнул боярин. – Григорий, – официальным тоном обратился он к писарчуку, – что же положено за это преступление?
Тот полистал какие-то страницы и, прищурив глаза, ответил со вздохом:
– Тридцать рублев!
– Тридцать рублев? – раздался чей-то с надрывом голос.
Все повернули головы. Никто не заметил, как вошел Иван. Он упал на колени и пополз к боярину.
– Господин ты наш, прости. Да и где я возьму тридцать рублев? Я и рубля в глаза не видел. Прости! Не губи христианские души! – он ткнулся лбом в пол.
– Ладно! Так и быть. Ты, Егор, – он повернул голову в сторону парня, – поедешь со мной, в Новгород. Там ты отработаешь.
– Я, в Новгород? – вырвалось у Егора.
– Поедить, мил господин, поедить, – завопил от радости отец, – и те, боярин, наш низкий поклон, – Иван опять лбом бьет половицу, – за твою доброту! Да хранит тя Господь!
– Идите! Сына к отъезду собирать! Гриш, дашь рупь этим, – он кивнул на братьев, – пущай у Милантии полечутся.
Иван, проходя мимо Ульяны, чтоб не видел боярин, показал ей кукиш и прошептал: – Змеюка!
– Ты сам змей! – так же тихо ответила кума и состроила рожицу.
А вечером дома у Марфы загорелся такой сыр-бор, что впору было бежать из дому. Когда вернулся вечером Федор и узнал о случившемся, он ринулся на Марфину половину. И точно бы изувечил дочь, если бы не мать. На нее как-то подействовал недавний разговор с кумой. Мать встала ему на пути: