Далеко не близко
Шрифт:
Я слышал, живьем или в записях, все почтенные имена, упомянутые доктором Вернером — не говоря о Тебальди [18] , Русс [19] , Риттер-Чампи [20] , Суэс [21] и обеих Леман [22] . И с неохотой мне пришлось признать, что он прав; это было истинно драматическое сопрано. Музыка была для меня непривычна — положена на латинский текст ‘Отче наш’, несомненно, в восемнадцатом веке и, вероятно, Перголези [23] ; присутствовала его неуместная, но благоговейная мелодичность подачи священного текста. Степенная, непрерывно льющаяся мелодия замечательно демонстрировала голос, а сам
18
Рената Тебальди (1922-2004) — итальянская певица, считавшаяся наряду с Марией Каллас одной из двух главных драматических сопрано 1950-1960-х годов.
19
Джаннина Русс (1873-1951) — итальянская певица, драматическое сопрано, выступавшая в 1900-1910-х годах почти исключительно в национальном репертуаре широкого диапазона от бельканто до веризма.
20
Габриэль Риттер-Чампи (1886-1974) — французская певица, известная преимущественно в 1920-х годах, но продолжавшая выступать до конца 1940-х годов, лирическое сопрано, славившаяся лёгкостью и техничностью голоса и умением брать высокие ноты. Специализировалась преимущественно на французской опере и произведениях В. А. Моцарта.
21
Ина Суэс (1903-1992) — американская певица, сопрано, в 1930-е годы выступавшая на оперной сцене преимущественно в Великобритании, а после Второй мировой войны вернувшаяся на родину и обратившаяся к исполнению джазовой музыки.
22
Вероятно, имеются в виду сёстры Лили (1848-1929) и Мари (1851-1931) Леман, немецкие певицы, сочетавшие тесситуру колоратурного сопрано с мощью голоса, позволявшей им петь в операх Р. Вагнера, включая премьеры его поздних произведений. Также известна была английская певица-сопрано и композитор Лиза Леман (1862-1918).
23
Джованни Баттиста Перголези (1710–1736) — итальянский композитор эпохи барокко, в настоящее время наиболее известный комической оперой ‘Служанка-госпожа’ и написанной незадолго до смерти кантатой ‘Stabat mater’. Является автором еще ряда произведений духовной музыки, среди которых в действительности нет ‘Pater Noster’.
А затем, по причинам более оперным, нежели литургическим, музыка оживилась. Долгие легато сменились каскадами легкой, яркой колоратуры. Ноты сверкали и ослепляли, сияние лилось из самого воздуха. Это было безупречно, неприступно — бесконечно обескураживающе для певицы и почти шокирующе для обычного слушателя.
Запись завершилась. Доктор Вернер оглядел комнату так, будто все это проделал сам. Ирма подошла к фортепиано, нажала одну клавишу, чтобы проверить невероятную контральтовую ноту, на которой закончила певица, взяла свои ноты и молча вышла из комнаты.
Славко схватил свое долото, фехтовальщики подобрали рапиры, а я подошел к хозяину.
— Но, доктор Вернер, — опрометчиво подставился я. — Дело Стамбо…
— Мой дорогой мальчик, — вздохнул он, готовясь разбить меня в пух и прах, — хотите сказать, что не понимаете? Вы ведь мгновение назад услышали всю разгадку!
— Естественно, выпьете немного драмбуи [24] ? — официальным тоном спросил доктор Вернер, когда мы устроились в более тихой комнате в глубине студии.
24
Шотландский ликер, изготавливаемый из выдержанного виски с добавлением меда, аниса, шафрана, мускатного ореха и различных трав.
— Конечно, — сказал я. И, как только его рот открылся, процитировал: — ‘Ибо без драмбуи мир никогда не узнал бы простого решения проблемы затерянного лабиринта’.
Он пролил из бокала пару капель.
— Я собирался упомянуть как раз об этом. Как?.. Или, быть может, я уже упоминал об этом раньше?
— Именно, — сказал я.
— Простите. — Он обезоруживающе подмигнул. — Мой милый мальчик, я старею.
Мы сделали первый ритуальный глоток драмбуи. А затем:
— Мне хорошо памятна, — начал доктор Вернер, — осень 1901 года…
…когда и начался ужас. Тогда я прочно обосновался в своей кенсингтонской практике, процветавшей под
Но прежде всего я был предан музыке; а быть преданным музыке в условиях Лондона 1901 года означало быть преданным… Но я всегда тщательно воздерживался, рассказывая об этом, от использования настоящих и поддающихся проверке имен. Позвольте мне вновь проявить осторожность и называть ее тем нежным прозвищем, под которым знал ее, к несчастью своему, мой кузен: Карина.
Нет нужды описывать Карину как музыканта; вы только что слышали, как она пела Перголези, вы узнали, как она сочетала благородство и величие с технической ловкостью, в наши дни упадка ассоциирующейся лишь с определенным типом легкого сопрано. Но мне следует попытаться описать ее как женщину, если ее можно назвать женщиной.
Впервые услышав лондонские сплетни, я не уделил им особого внимания. Для прохожего (или даже человека за прилавком) ‘актриса’ по сей день лишь эвфемизм грубых и недолговечных удовольствий, хотя мой опыт общения с актрисами, охватывающий три континента и превышающий отпущенные мне семьдесят лет, заставляет меня прийти скорее к противоположному выводу.
Человек, выделяющийся из общего стада, служит естественной мишенью клеветы. Никогда не забуду позорный эпизод с похищением помета, в чем обвинил меня ветеринар доктор Стукс, — но оставим этот странный случай до другого раза. Возвращаясь к Карине: я слышал сплетни; я приписывал их вышеуказанному мной источнику. Но затем свидетельства стали разрастаться до масштабов, которые вряд ли мог игнорировать даже самый широко смотрящий на вещи человек.
Прежде всего, молодой Ронни Фербиш-Дарнли вышиб себе мозги. Конечно, у него были игорные долги, и семья сделала упор на них; но отношения его с Кариной были общеизвестны. Затем майор Макайверс повесился на собственном галстуке (естественно, родовой расцветки Макайверсов). Нет нужды добавлять, что Макайверс не играл. Но и этот эпизод можно было бы замять, если бы один пэр с титулом столь величественным, что не рискну даже перефразировать его, не погиб в пламени, охватившем его родовой замок. Даже в том обугленном состоянии, в каком они были обнаружены, тела его жены и семерых детей демонстрировали неуклюжую поспешность, с которой пэр перерезал им горла.
Казалось, что… как бы это сказать?.. словно Карина в некотором роде ‘носительница’ того, что нам тогда еще было неведомо под именем ‘влечения к смерти’. Люди, знавшие ее слишком хорошо, не желали больше жить.
Всем этим, насколько было возможно с должным учетом законов о клевете, заинтересовалась пресса. Передовицы намекали на необходимость вмешательства правительства в спасение цвета Англии от коварной иностранки. И едва ли в Гайд-парке обсуждалось что-то, помимо устранения Карины.
Даже памятные массовые самоубийства в Оксфорде не вызвали сопоставимой сенсации. Само существование Карины казалось столь же опасным, как выявленный и продемонстрированный народу Англии Джек-потрошитель. Мы твердо верим в наше английское правосудие; но когда это правосудие бессильно действовать, возбужденного англичанина стоит страшиться.
Простите за столь ирландскую нелепость фразы, но единственным, что спасло Карине жизнь, была… ее смерть.
Смерть эта была естественной — быть может, первым естественным действием в ее жизни. Она упала на сцене Ковент-Гардена во время представления ‘Так поступают все’ Моцарта, сразу после величайшего из слышанных кем-либо и когда-либо исполнений той фантастической арии, ‘Come scoglio’ [25] .
25
Данная ария Фьордилиджи из оперы ‘Так поступают все’ (1790) считается одной из самых трудных сопрановых арий и характеризуется необычайно большим диапазоном задействованных звуков и резкими сменами регистра, а также технически трудными колоратурами. Моцарт усложнил арию специально ради первой исполнительницы партии Адрианы Феррарезе, по одной версии, по просьбе либреттиста Лоренцо да Понте, чьей любовницей она была, по другой версии, из мести, поскольку Феррарезе меняла положение головы в зависимости от высоты пропеваемых нот, и резкая ее смена заставляла ее мотать головой.