Далеко от Москвы
Шрифт:
Таня и Беридзе рассмеялись. Алексей с симпатией и грустью смотрел на них и прислушивался к тому, что происходило наверху.
— Давайте рассказывать разные истории, — предложил Беридзе. — Или вечные проблемы разрешать. Пока нас прибьет к берегу — успеем разрешить все проблемы.
— Какие, например? — поинтересовалась Таня.
— Мало ли какие! Проблемы любви, жизни, смерти. Как, по-вашему, что самое сильное в человеке?
— Наверное, любовь, — предположила Таня.
— А хотите, я докажу, что самое главное и всеподчиняющее себе — это чувство
Беридзе предложил это с серьезным видом, но Таня с сомнением покачивала головой, угадывая шутку. Тополев вдруг тихо и как-то сердечно рассмеялся.
— Чему вы смеетесь, Кузьма Кузьмич? — спросила Таня. — Вы знаете эту желудочную историю?
— Нет, не знаю. Я закрыл глаза, и мне показалось, будто мы сидим в уютной комнате за вечерним чаем.
— Похоже, — с усмешкой подтвердила Таня. — За вечерним чаем старшие рассказывают младшим истории из своего темного прошлого, Георгий Давыдович расскажет о победе желудка над сердцем, а тогда и ваша очередь.
Беридзе ничего не успел рассказать. В неожиданно открывшийся люк влетели брызги воды, сверху заглянул Полищук:
— Попрошу сменить команду. Товарищу Тополеву и Татьяне Петровне лучше, пожалуй, не беспокоиться.
Кузьма Кузьмич, оставшись с Таней наедине, по-отечески привлек ее к себе.
— Трусишь, дочка?
— Нет, Кузьма Кузьмич. В тайге я приучила себя ко всему. Когда особенно трудно бывало, я думала: на войне смерть все время над толовой. Сейчас я не чувствую реальной опасности, потому что я с вами, Георгием Давыдовичем и Алексеем. В такой компании невозможно унывать. Наоборот, хочется помочь сохранить твердость.
— Неприятно испытывать собственную беспомощность, — вздохнул старик. — Вот сиди и жди: может, вывезет кривая.
— Ничего, Кузьма Кузьмич, кривая вывезет, — теперь уже Таня успокаивал Тополева, хотя он беспокоился не за себя.
По небу метались темные тучи. Пролив кипел белой пеной, и в ней почти невидимы были льдины, зажавшие катер. Команда Полищука отдыхала, греясь в моторной. Сам он бессменно стоял на вахте. По его сигналам инженеры и Кондрин, то тут, то там орудуя шестами, старались оттолкнуть налезающие льдины. На палубе трудно было держаться. Ветер вырывал длинные тяжелые палки из рук и грозил стащить в пучину и людей. Катер, будто скорлупка, вдруг поднимался на гребень неизвестно откуда взявшейся водяной горы и стремительно падал вниз, в пропасть.
— Берегись! — предупреждал Полищук, приникая к борту.
Поток воды пронесся над катером. Полищук выпрямился и нацелил шест. Инженеры и сержант тоже неутомимо работали шестами. Взгляд Полищука снова упал на Кондрина: бухгалтер выронил шест и судорожно держался за поручни.
— Уходите прочь отсюда! К черту! — зло крикнул Полищук.
— Товарищ Беридзе, разрешите ему побыть в каюте, — обратился сержант, кивнув на Кондрина. — Здесь он мешает, противно на него смотреть.
— Хорошо, — согласился Беридзе.
— Идите вниз, в каюту! — приказал сержант Кондрину.
Тот, охотно
— Что с ним будете делать, если придется оставить катер? — спросил Ковшов.
— Буду вплавь доставлять на берег, по возможности. Товарищ Полищук даст моряка на подмогу.
— Ветер может спасти нас ото льда! — уверенно сказал Полищук. — Только бы не разыгрался шторм.
Запыхавшиеся, возбужденные и мокрые, Алексей и Беридзе вернулись в каютку. С их одинаковых резиновых дождевиков на пол струйками стекала вода.
— Какие вы оба разные и какие похожие! — промолвила Таня, откровенно гордясь ими. Ей от души хотелось сказать им что-нибудь хорошее.
Инженеры оглядели друг друга и сели рядом. Кондрин устроился на лестнице, поближе к выходу. Он был напуган, подавлен и не скрывал этого.
— Чем же мы похожи? — мягко спросил Беридзе, не сводя глаз с девушки. Накинутая на голову косынка как-то по-новому украшала ее.
— Один знакомый моряк рассказывал мне в Рубежанске о настоящем кораблекрушении. — Таня сделала ударение на слове «настоящем». — В Охотском море шторм настиг небольшое наше судно. Из всего экипажа спаслось только трое...
Таня внимательно наблюдала за спутниками. Алексей совершенно спокоен, даже, пожалуй, равнодушен к происходящему. Тополев улыбается своим мыслям, расправляя усы. Кондрин с таким видом озирается вокруг, словно ждет, что каютку вот-вот раздавит. А Беридзе озорными глазами глядит на вывеску «Не курить» и, закуривая, протягивает ей папиросы. Таня неумело прикуривает, приблизив свое лицо к его лицу. Наверху Полищук опять стреляет... Нервно стучит мотор...
— Кораблик наш скрипит, можно подумать, что на его бортах нет железной обшивки, — сказал Беридзе.
Таня засмеялась и закашлялась, захлебнувшись дымом.
— Никогда не лгите, Георгий Давыдович, ваша ложь очень уж заметна. Кораблик скрипит именно, потому, что у него на бортах нет никакой железной обшивки.
— Вы рассказывали о настоящем кораблекрушении, — напомнил Кузьма Кузьмич.
— Они боролись за жизнь, но без страха перед смертью. Тот, кто передавал мне историю — это был один из трех спасшихся, — сказал фразу, которая меня поразила: «Если человеку грозит опасность, даже гибель и ему это известно — он должен собрать волю в кулак и ничего не бояться. Тогда все, что дорого ему в жизни, поможет стать твердым и сильным. Он не потеряет человеческого достоинства в последнюю минуту и умрет с честью».
Кондрин с тоскливым недоумением повернулся к Тане.
— Молодцом, черт побери! — прохрипел Кузьма Кузьмич. Он успел простудиться, пока стоял на палубе. Его восхищало мужество девушки, старавшейся подбодрить их, мужчин.
— Чепуха и глупость все этот — подал свой скрипучий голос Кондрин.
Покрасневшими маленькими глазками он с неприязнью оглядывал спутников. Они не обращали на него внимания, будто его и не было здесь. Только Таня не удержалась.
— Что чепуха и глупость? — спросила она.