Далеко от Москвы
Шрифт:
— Гости дорогие, пожалуйста, — радостно говорил Ходжер. — Я ждал-ждал. Мы маленько своими делами занимались.
— И продолжайте, не обращайте на нас внимания, — сказал Беридзе, прижимая к груди руки. — Мы в сторонке побеседуем со стариками.
— Наши дела не уйдут от нас, а вы уйдете, — возразил Ходжер, увлекая гостей в соседнюю комнату, отделенную от первой пологом из мохнатого медвежьего меха.
Стены здесь были оклеены газетами, на них висели зеркала, связки сухих беличьих шкурок. Большая никелированная кровать с четырьмя блестящими шарами красовалась посредине комнаты. На письменном столе —
На полу у печи были разостланы шкуры — на них, разметавшись, сладко спали два мальчугана. Рядом старуха с сухим морщинистым лицом и трубкой в зубах купала смуглого ребенка в глубоком железном чану. Несколько пожилых нанайцев сосредоточенно следили за купаньем. Увидев гостей, старуха поспешно вынула ребенка из воды и завернула его в простыню, которую с важным видом держал один из нанайцев.
— Сами-то пока не очень часто моются, а смотреть, как ребят моют, любят, — заметил Ходжер. — Это все мои сыновья, это жена, — указал он на ребят и на невысокую миловидную женщину, вышедшую из-за ширмы. — Угощай, Катя, гостей.
— Кому такие теплые? — спросил у хозяйки Беридзе, взяв у нее еще необшитую рукавичку.
— Вам и вашему товарищу, — блеснув в улыбке зубами, сказала женщина.— И унты тоже сделаем вам, чтобы носили и помнили про Тывлин.
— Она у меня, однако, молодец, — с гордостью сказал Ходжер, нежно касаясь рукой плеча жены. — Ребятишек учит и много другой работы успевает делать. На фронт бойцам теплые вещи шьет, все женщины стойбища у нее помощницы.
Они стали хлопотать у стола, готовя угощение. На белой, тщательно отглаженной скатерти появились: медвежье мясо, вяленая сохатина, рыба, голубица. Новостью для Алексея была строганина — тонкие ломтики мороженой рыбы. Хозяин тут же молниеносно нарезал их острым ножом и приправил солью и перцем.
Пока хозяйка ходила еще за какой-то снедью, а Ходжер отлучался в соседнюю комнату, Рогов оживленно, с искренней симпатией говорил о нанайцах:
— Честные и правдивые, обмана не терпят. За добро платят сторицей. Очень правильный народ.
Рассказывая, Рогов подходил к столу и рассеянно поддевал вилкой сухие волокна сохатины — видно, не позаботившись о себе за день, он сильно проголодался.
— На работу идут, как на праздник. Рыбу ловят или клуб строят, или ставят кому-нибудь новую фанзу — все сообща. Люблю смотреть на них, хорошо делается на душе. А уж коли у меня на участке нужда какая — вроде того, чтобы дорогу на Адуне расчистить — выходят все поголовно вплоть до ребят. Я где-то читал, кажется у Лопатина — есть такой исследователь, — что нанайцы, мол, ленивый народ и к труду неспособны. Глупая брехня! Наоборот, очень любят трудиться, и энергии у каждого хоть отбавляй!..
Катя принесла и поставила на стол крупные соленые огурцы, не без торжественности сообщив, что они с собственного огорода. Вернулся Ходжер, пригласил к столу. Из маленьких фарфоровых чашечек Ходжер, инженеры и Рогов выпили разбавленного водой спирта. Рогов, взяв из миски огурец, сказал Ходжеру:
— Теперь этот огурец и любые овощи —
Нанаец кивнул головой:
— Овощи и животноводство приносят дохода даже больше, чем рыба...
— А совсем недавно на моих глазах происходили курьезы, — вспомнил Рогов. — Нанаи никак не могли понять, зачем картошку, скажем, надо закапывать в землю. И приходилось наблюдать, как нанаец, посадив картофель, часами стоял над грядкой и ждал, что из этого получится. Не дождавшись, он откапывал картошку и с разочарованием убеждался, что она все такая же, какой и была!
Рогов добродушно рассмеялся. Ходжер, с любопытством слушавший его, добавил, чуть улыбаясь:
— К коровам еще трудней привыкали...
— Доить коров никто не умел и не хотел, эту обязанность пришлось взять на себя учительнице и врачу, — подхватил Рогов. — Причем, когда они доили, все стойбище стояло кругом и хохотало. Пастухов долго не могли найти, старики отказывались наотрез: «Зверей стеречь? Виданное ли дело! Пусть в тайгу идут и живут там...» Не могли понять, почему коровы едят сено — «сухую траву», а не юколу. Иной подойдет, тычет корове сушеную рыбину и удивляется, что корова воротит морду. Конечно, все это в прошлом... По-новому теперь живут.
— Сами стали хозяева, — взволнованно сказал Ходжер. — Народ наш раньше почти вымер. После болезней оставались пустые стойбища. Дикость была такая, что на зверей похожи были... Шаманы и купцы мучили. Ученые предсказывали: к сороковым годам все нани вымрут. К концу прошлого века нанайцев пять тысяч было, а в пятнадцатом году уже меньше четырех тысяч. Только после революции ожил народ, прибывать стал. Теперь населения за пять тысяч перевалило. Ни эпидемий, ни нужды не знаем. Письменность свою имеем. Молодежь грамотная, несколько человек из стойбища в институте учатся...
Катя Ходжер приветливо угощала гостей, но они поднялись и поблагодарили ее. Тогда встал и хозяин.
— Много еще и плохого у нас, старого, — сказал он и покачал головой. — Однако, даже и шаманы еще сохранились. Я, вас ожидая, начал разбираться тут с одним... Могу вам живого шамана показать...
Они вернулись в большую комнату, где собравшиеся вели громкий разговор, шумели, смеялись, обособившись группами. Валя с подружками звонко пела по-нанайски на мотив песни «Любимый город». Максим усадил инженеров в светлом углу, под большой керосиновой лампой. Лицо его стало строгим, он негромко бросил две-три фразы по-нанайски, и все затихло.
Из задних рядов на середину вышел толстый пожилой нанаец в остроконечной енотовой шапке и синем засаленном ватном халате. На лбу и лоснящейся щеке нанайца темнели два шрама. Ходжер смотрел на него в упор и расспрашивал с нескрываемой враждебностью.
— Моя хочу бригада, — по-русски ответил нанаец, покосившись в сторону инженеров. Должно быть, он принимал их за большое начальство из города и ждал поддержки.— Хочу трудись честно-честно, как все. Пиши бригаду, моя буду рыба лови.
— Ты не виляй, — оборвал его Ходжер. — Что вдруг заторопился в бригаду? Надо было раньше думать о честной работе. Тут все знают, чем ты раньше занимался!..