Далеко от неба
Шрифт:
– Ничего не опередил, он меня сам туда послал, сволота. Знал, видать.
– Без ноги, считай, остался, а брагу все равно вылакал.
– Так я для этой… анастазии. Больно же.
– Значит, никто у вас не умер? – с трудом сдерживая улыбку, спросил отец Андрей.
– Вполне могла такая ситуация получиться. Интересно было, как святое лицо на это дело среагирует.
– Ежели ты мотоцикл на прежнее место в сей момент не доставишь, Кандей такое обещался, даже говорить срамно.
– Всегда одно и то же обещает.
– Ну.
– Да пошел он… – грустно сказал мужик и, хромая, повел мотоцикл со двора.
– Чего, думаете, он всю эту канитель затеял? – спросила Аграфена Иннокентьевна, когда тот скрылся за забором.
– Думаю, из-за «Ландыша», – улыбнулся отец Андрей.
– Сам бы он сроду не допер. У него соображалка до первого пенька – сядет посидеть, откуда пришел, забывает. Был Сергей Афанасьевич, стал Серуня. Подсказали ему.
– Что вы имеете в виду?
– Понадобились вы, батюшка, кому-то.
– Может, неплохо, что понадобился?
– Им до Бога, как на болото дорога. Не желают, чтобы вы у Романа Викентьевича находились. Помешать можете.
– Чему?
– Так чему… Убрать их окончательно.
– Что значит «убрать»? Кого «их»?
– Романа и дочку его. Я зачем спешила-то? Надо вам, батюшка, на новое место жительства перебираться. Вещички ваши чуть позжей в полной целости доставят. Я тут поблизости с хорошим семейством сговорилась. Сама учительница, сестра при библиотеке. Девы обои. Дом у них тихий, чистый, никакого беспокойства не случится, не сомневайтесь даже.
Отец Андрей пристально смотрел на Аграфену Иннокентьевну. Та вдруг смешалась, замолчала, опустила голову.
– А у Романа Викентьевича, значит, помешать могу?
– Кто ж их, сволоту, угадает? Может, сможете, может, и при вас не задумаются. Роман Викентьевич так и велел – даже малость не рисковать. За батюшку, говорит, я перед Богом ответчик.
– Перед Богом за себя я ответчик, а не он. Могу помешать безвинных людей, как вы говорите, «убрать», а вы мне в тихую обитель скрыться предлагаете. Что я после этого людям о Добре и Зле говорить буду?
– Оно так, конечно, – согласилась Аграфена. Помолчав, добавила: – Дела у нас тут страшные намечаются. Сколь годов копилось, а теперь, кажись, предел наступил. У меня вот тоже сыночка загубили, я, что ж теперь, в стороне стоять?
– А мне в сторону предлагаете.
– Так это Роман Викентьевич распорядился. Я вам, батюшка, как на духу скажу – он только с виду такой спокойный и вежливый. А на душе огнем все спалило. Разве его теперь остановишь? А они сейчас на все пойдут. Выхода у них не остается, если Марья признает кого. Рома так и рассудил – пусть приходят. Кто придет, тому первому и ответ держать.
– Давайте так, Аграфена Иннокентьевна, – решительно сказал отец Андрей. – Присядем вот здесь, на бревнышках, и вы мне все подробно
– И забредешь, – вздохнула Аграфена Боковикова, присаживаясь на большое неошкуренное бревно. – Посеред людей порой страшней, чем в тайге глухоманной. Там – все от тебя, а тут неведомо еще как повернется.
– Вот и расскажите, что тут у вас и как, – попросил отец Андрей, присев рядом.
Вечер обозначился на глади озера отражением разноцветных разводов неба, среди которых преобладали тревожные красные и оранжевые тона. Лодка с Машей и Олегом наискось пересекла водное пространство заката и вошла в густую тень высоких скал, причудливо обрамлявших северный берег. Олег заглушил мотор, и лодка бесшумно заскользила к угловатому выступу небольшого мыса.
– Когда видишь такое, становится стыдно, что кто-то тебя называет художником, – щурясь на солнце, застрявшее в щетине прибрежного кедрача, сказал Олег.
– Почему? – не глядя на него, спросила Маша.
– Природа – единственный великий художник. Подражать ей – бессмысленно, переделывать по-своему – глупо, выдумывать – омерзительно.
– По-вашему, искусство не нужно?
– Оно всегда терпит поражение в борьбе с действительностью.
– Но ведь оно тоже действительность, нет? – полувопросительно-полуутвердительно сказала Маша.
– Копия, слепок, муляж, фотография, раскрашенная картинка. Это еще в лучшем случае. В худшем – отвратительное искажение. Отец Андрей прав: только икона способна сказать больше, чем природа. Потому что она из другого мира.
– Какого?
– Высшего.
– Он есть?
– А ты как думаешь?
– Если бы он был, люди бы знали об этом.
– Они знают.
– Ничего они не знают. Не хотят. Он им не нужен. Они его боятся и ненавидят.
Лодка ткнулась в берег, но Олег не торопился выпрыгивать на темные камни.
– Какой-то тревожный закат сегодня, – неуверенно сказал он, оглядываясь по сторонам.
– Обыкновенный, – не согласилась Маша и еще крепче прижала к себе карабин.
– Отсюда двинем пешком. Только дождемся, пока стемнеет.
– А лодка?
– Спрячем. Тут где-то пещера. Пещерка, углубление в скале. Рядом будешь стоять и не увидишь.
– Могли бы проехать до устья.
– Отец не советовал. Вернее, предложил сориентироваться по обстановке.
– Нормальная обстановка.
– Не знаю. Что-то не по себе.
– Чего вы боитесь?
– Я? Ничего. Боюсь – кто-нибудь нас увидит.
– Ну и что? Разве мы не можем ехать, куда хотим?
– Мы не можем, чтобы кто-то узнал, куда мы едем. Чтобы вообще нас видели. Строжайший приказ Романа Викентьевича. Иначе все сорвется.