Дальгрен
Шрифт:
– Держишься на плаву, – сказала мадам Браун и одним локтем оперлась на стол. Когда она шевельнулась, свечное пламя проплыло в ее левом глазу туда-сюда. – В больнице я едва успевала прочесть два-три психологических журнала в неделю – то бихевиористы, то гештальт-терапевты…
– Персиков? – осведомилась миссис Ричардс, подавшись вперед, выставив над краем стола два крохотных горных кряжа костяшек. – Кто-нибудь хочет персиков? На десерт?
Может быть, подумал Шкедт, она по правде хотела поговорить о поэзии – и это бы ничего, решил он, если б я знал, что сказать. На тарелке у него осталось только соусно-картофельное болотце.
– Запросто.
Он
– Я не хочу! – И Бобби заскрежетал стулом.
Обе свечи качнулись.
– Бобби!.. – воскликнула миссис Ричардс; между тем Джун поймала одну, а мистер Ричардс другую.
Бобби уже удалился в гостиную. Мюриэл гавкнула и кинулась за ним.
– Я бы не отказался, лапушка. – И мистер Ричардс снова сел. – Отпусти его, Мэри. Пускай.
– Мюриэл? Мюриэл! – Мадам Браун повернулась к столу и вздохнула. – Персики – это прекрасно. Да. Я буду.
– Да, мама, пожалуйста, – сказала Джун. Она довольно-таки сгорбилась и по-прежнему разглядывала свои колени, будто напряженно обдумывала что-то.
Миссис Ричардс, поморгав вслед сыну, встала и ушла в кухню.
– Если б я поступила учиться, – выпалила Джун, внезапно подняв голову, – я бы пошла на психологию, как вы!
Мадам Браун, задрав брови, поглядела на нее слегка польщенно, слегка насмешливо. Насмешливо? Или, подумал Шкедт, это просто удивление.
– Я бы хотела работать с… психически нездоровыми детьми, как вы. – Джун тоже кончиками пальцев уцепилась за край стола, но сдвинула их плотно, ровно – нужно считать, чтобы разглядеть, где какой палец.
– У нас в больнице, дорогая, – мадам Браун взяла бокал, собралась отпить; когда наклонилась, петли оптической цепи блестящим слюнявчиком качнулись вперед, потом назад, – я в основном сталкиваюсь с нездоровыми родителями.
Джун, уже смутившись своей вспышки, собирала тарелки.
– Я бы хотела… помогать людям; как медсестра или врач. Или как вы… – (Шкедт протянул ей тарелку; он был последним.) – У которых душевные сложности.
Он проволок руки по скатерти (заляпанной соусом, супом, морковью, лиловыми винными кляксами) и уронил на колени.
Миссис Ричардс насвинячила немногим меньше.
– Я понимаю: клише, – покачала головой мадам Браун, – но это правда. Родителям помощь нужна гораздо больше, чем детям. Я серьезно. Они приводят к нам своего совершенно уничтоженного ребенка. И знаешь, чего хотят на первой консультации? Всегда одного – хотят, чтоб мы сказали: «Его просто надо пороть». Они приводят девятилетнего бедолажку, которого довели до состояния невыразимого онемелого ужаса; ребенок не умеет сам одеваться, говорит только шепотом – и то на каком-то выдуманном языке; он писается и какается, и единственный разумный поступок, на который он изредка способен, – убийство или, что чаще, самоубийство. Если б я сказала им: «Выпорите ее! Избейте его!» – они бы сияли – сияли от счастья. Когда выясняется, что мы хотим забрать детей, родители негодуют! Они разочарованы, вроде бы переживают, но приходят в надежде, что мы скажем: «Да, вы чудесно справляетесь. Просто будьте потверже!» Мне хоть как-то удается делать свою работу, – мадам Браун коснулась плеча Джун, склонилась доверительно, – а на самом деле я просто-напросто выцарапываю детей у родителей, – потому что я в ходе приятных бесед о том, насколько проще станет всей семье, если малыша Джимми или малышку Элис отпустить к нам, подразумеваю другое: гораздо веселее будет некоторое время потрудиться над другими вашими детьми, согласитесь? Ведь правда,
– А для этого разве не нужны лицензии или экзамены какие-то особые? – спросила из кухни миссис Ричардс. – Я понимаю, это твоя профессия, но ведь копаться в мозгах опасно, нет? Если не понимаешь, что делаешь? – Она вошла с двумя десертными вазочками на высоких ножках, одну вручила мадам Браун, другую мистеру Ричардсу. – Я читала статью, – она встала, положив руки на спинку своего стула, – про групповую терапию – так, кажется? Джулия Харрингтон ходила в какую-то группу два года назад. И я, как дочитала статью, сразу вырезала и послала ей – в газете ужас что писали! Про то, что там руководили какие-то неумехи, которые всех сводили с ума! Все трогали друг друга везде, на руки друг друга брали, душу наизнанку выворачивали! В общем, кое-кто не выдержал и очень серьезно заболел!
– Ну, я… – вежливо возразила было мадам Браун.
– По-моему, это все чепуха, – сказал мистер Ричардс. – Да, у людей бывают проблемы, еще бы. И нужно людей класть туда, где им помогут. Но если ты просто избалованный, может, как раз и нужно, чтоб тебе сказали: соберись, тряпка, и веди себя прилично. Пара затрещин никому еще не повредила, а кому и раздавать затрещины, я считаю, как не родителям, – хотя я на своих ни разу руки не поднял. – Мистер Ричардс поднял руку к плечу, выставил ладонь. – Правда же, Мэри? Во всяком случае, с тех пор как они выросли.
– Ты очень хороший отец, Артур. – Миссис Ричардс вернулась из кухни, держа в охапке еще три десертные вазочки. – Никто не сомневается.
– Радуйтесь, дети, что у вас такие разумные родители. – Мистер Ричардс кивнул на стул Бобби (пустой) и на стул Джун: та как раз садилась, вернувшись из кухни. Поставила на белую ткань хрустальную вазу белизны.
– Прошу, – сказала миссис Ричардс, протягивая Шкедту фрукт.
Желтое полушарие в длинноногой десертной вазочке еле выглядывало из сиропа.
Шкедт посмотрел на него, обмякнув лицом, сообразил, что губы слегка раззявились, и захлопнул рот.
Вцепился в ножку под столом так крепко, что предплечье в конце концов резиново прострелило болью. Отпустил, выдохнул и сказал:
– Спасибо…
– Не ах, – пояснила миссис Ричардс, – но во фруктах витамины и разная польза. Я сделала взбитые сливки – ну, десертный крем. Я люблю настоящие сливки, но мы достали только это. Хотела добавить вкус миндаля. Подумала, будет удачно. С персиками. Но миндальный экстракт закончился. И ванильный. Пришлось кленовый. Артур, ты хочешь? Эдна?
– Еще не хватало! – Мадам Браун отмахнулась от протянутой вазы. – Я и так уже переела.
– Шкедт, а вы?
Ваза подплыла к нему между свечей, поблескивая гранями. Он заморгал, медленно пошевелил челюстями под маской кожи, пытаясь сконструировать улыбку.
Зачерпнул из белого холмика, подсветкой сзади очерченного бледно-зеленым.
Мадам Браун за ним наблюдала; он моргнул. Ее гримаса преобразилась. В улыбку? Интересно, какое у него самого-то лицо? Задумывалась тоже улыбка; но по ощущениям не она…