Дальнейшему хранению не подлежит

Подольный Роман Григорьевич

– Убивать тебя не буду, - сказал он.
– А заговоры - забудь. Забудь. Забудь. Забудь. Ты их не помнишь. Не помнишь. Помнишь?

– Нет.

– Ну вот. А теперь я их рву.

Смотри. И из его рук взлетели в воздух десятки клочков бумаги.

– Сегодня ты их не ищи. И тащить тебе меня не надо. Где уж! Иди к дороге, машину останови. Лечиться будем. А чтоб ты молчал, тебе и велеть не надо. Верно я говорю? Эх, знал бы я, что так еще могу, и топор бы с собой не брал. Ну как, шарлатан я?

– Что нет - то нет, Федор Трофимович.

– То-то!

Он взмахнул раненой рукой, и я вдруг обнаружил, что стою в дверях архива, которые только что открыл, выпуская меня, вахтер. И рука у него здоровая, и плечи со спиной целы, даже телогрейка не порвана.

– Вот какой я шарлатан, понял?

К чести моей будь сказано, я устоял на ногах, только на секунду прислонился к косяку.

– Понял!..

– Увольнять будешь?

– Такое чудо природы? Что вы, Федор Трофимович!

– А ты тоже

ничего... крепкий мужик... будешь. ...Часто по вечерам мы сходимся вместе и сидим вдвоем у зарешеченного окна в моем кабинете на втором этаже.

Я помаленьку пытаюсь выпытывать у него колдовские секреты, выменивая их на рассказы о теориях возбуждения и торможения коры головного мозга, о психофизиологии внушения, галлюцинаций и прочего. Он крутит головой и пускается в рассказы о своем троюродном дядьке, который у соседей с улицы взглядом горшки цветочные на пол сбрасывал.

В последнее время его - после какой-то радиопередачи - больше всего интересуют возможности изменения человеческого голоса.

– Можно вот мой голос на твой похожим сделать?
– спрашивает он.

– Да зачем? Ведь это же все наваждением было, что вы мне показали?

– Наваждение, наваждение... Что наваждение, а что и нет. В этом не тому разбираться, кто его видит, а тому, кто напускает. В общем, спать тебе уже пора, начальник. Да и мне тоже... на посту быть надо.